
Онлайн книга «Палитра его пороков»
Но сегодня я иду домой пораньше, предвкушая свободный романтический вечер. По дороге покупаю мороженое, свое любимое: ананасовый рожок. С наслаждением кусаю аппетитную верхушку, политую джемом и даже закрываю глаза: так вкусно! И так хорошо… никаких тревог и забот. Вот только ходьба с закрытыми глазами всегда приводит к печальным последствиям. Я сначала врезаюсь в какого-то мужчину, а потом ойкаю и поднимаю голову. Дыхание от ужаса перехватывает: на идеально выглаженной светло-синей рубашке расплывается пятно от моего мороженого. — Боже мой! Простите меня! Я… я такая идиотка! Давайте я вам за химчистку заплачу! Лезу в сумку, чтобы достать деньги, но мужчина меня останавливает. Только тогда я на него смотрю: среднего возраста, коротко подстриженные темные волосы, такие же темные глаза, в которых светится любопытство. От него до ужаса вкусно пахнет, как-то даже знакомо. И голос. Бархатистый, хрипловатый, завораживающий. — Вкусная хоть мороженка? — усмехается он. — Ананасная… — Ну ради ананасной можно и пострадать. Да убери деньги. Давай пройдемся. Краснею с ног до головы, ненавижу это жуткое, почти подростковое, смущение. — А у меня парень есть… — бормочу себе под нос, даже отчасти надеясь, что он не услышит. Слышит и смеется: — А я женат, и что? До конца аллеи пошли. Скучно. Кисточка… — Что? — Я вздрагиваю, сама не зная, почему. Просто вдруг что-то внутри болезненно-щемяще отзывается. — Говорю, кисточка у тебя за ухом. Художница что ли? Я всегда забываю ее там. Иногда сухую, иногда прямо в краске — и некоторые пряди приобретают разноцветные оттенки. Вот и сейчас убираю кисть в футляр и украдкой кошусь на отражение в экране телефона: не вывозилась ли в краске? — Чего рисуешь? — Так, — пожимаю плечами, — что закажут. Детей, девушек, в основном. Шаржи и портреты. Тут меня вдруг осеняет идея: — А хотите я для вас нарисую? Ну… в качестве компенсации за рубашку. Я хорошо рисую, правда! Портрет могу, особенно детские люблю… у вас есть дети? — Есть. Но портреты ей не нужны. Нарисуй мне что-нибудь на свой вкус, ладно? Мне хочется его немного поддразнить, и я с лукавой улыбкой интересуюсь: — А если я нарисую вас? — Тогда нарисуй в профиль. В профиль я красивше. Я смеюсь и с души падает камень: не злится. Рубашка явно дорогая, да и весь облик случайного незнакомца кричит о достатке. Угораздило же беднягу попасть на пути у меня. Мы останавливаемся в конце аллеи. Очевидно, пути расходятся: мужчине направо, к подземной парковке, а мне прямо, в метро и домой. Уже собираясь попрощаться, спохватываюсь: — А как же я вам рисунок отдам? — А я тебе визитку оставлю. Держи. Звякни, как доделаешь. — Сергей Васильевич Серебров, — читаю я. — MTG, генеральный директор. Я вам испортила рубашку перед каким-то совещанием, да? — В офисе есть запасная. Парня-то как зовут? — Денис. — Скажи ему: дурак ты, Денис. Девушку с работы надо встречать. — Скажу, — улыбаюсь я. — До свидания. — Зовут-то тебя как? — кричит мне вслед. Я уже на ступеньках в метро. — Кисточкой и зовут! — отвечаю. А затем ныряю в прохладу подземки, неповторимую и уютную. Две станции на метро, квартал пешком — и я дома, спешно поднимаюсь по лестнице. Дел невпроворот! Сначала искупаться, потом натереться маслами и кремами, потом мучительно выбирать наряд. Потом краситься, а потом и время подойдет, Дэн заедет в семь. Несмотря на то, что кажется, будто времени полно, его в обрез, это любая девушка подтвердит. В коридоре вкусно пахнет курочкой. Мама поставила в духовку любимое папино блюдо: курицу на банке. — Мама! — кричу, стаскивая кеды. — Я вернулась. Денис не звонил? Обычно мама встречает меня с порога, забирает сумку с инструментами и сразу сажает обедать, а в этот раз не выходит. И квартира встречает тишиной… — Есть кто дома? Прохожу на кухню. Папа, как обычно, читает газету, мама моет посуду. — Вы чего молчите? Я пораньше освободилась. Есть что перекусить? Мама оборачивается и на ее лице удивление, смешанное со страхом. — Женька! Ты чего тут делаешь? — Я вечером… с Денисом… вот отпросилась. — Совсем с ума сошла?! Немедленно вон! — Мама… На глаза наворачиваются слезы обиды. — Вон, я сказала! Евгения, немедленно уходи, тебе здесь не место! Сумка выскальзывает из моих рук, по полу разлетаются листы. Я с ужасом всматриваюсь в рисунки, которые просто не могут принадлежать моей руке. На них Сергей, его портреты, силуэты, глаза. На некоторых мы вместе, на некоторых он один, но, кажется, их тысячи и сотни. — Женя! Слышишь меня? — зовет мама. Я поднимаю на нее взгляд, но перед глазами все расплывается. — Мама! — кричу. — Мамочка! — Евгения… Евгения… В глаза ударяет яркий, нестерпимый свет. Я жмурюсь и пытаюсь вдохнуть, но мешает какая-то трубка. Вокруг суетятся какие-то люди, а меня накрывает паникой. Горячие слезы непроизвольно проливаются, стекают по щекам. — Евгения, все хорошо, вы в больнице. Слышите меня? Можете пошевелиться? Во всем теле дикая слабость. Едва шевелятся пальцы на левой руке, а правую я совсем не чувствую. Я вообще почти ничего не чувствую и не понимаю, кроме дикого страха, охватившего разум. — Меня зовут Иван, я ваш доктор. Пожалуйста, успокойтесь. Мы вам поможем. Я аккуратно вытащу трубку, только не дергайтесь, пожалуйста. Кажется, меня все равно держат, чтобы я не шевелилась, но это совершенно напрасно. Сил совсем нет, я чудом не позволяю себе провалиться обратно в сон. Вокруг куча приборов, кто-то меряет мне давление, кто-то берет кровь из вены. Если бы я еще понимала, что случилось и как здесь оказалась… Странное чувство. Ничего не болит, но пошевелиться не выходит, жуткая слабость, трубка в носу мешает толком дышать, перед глазами все расплывается и сердце бьется быстро-быстро. Мне кажется, я еще там, во сне, вижу лицо мамы и чувствую вкус ананасного мороженого. — Вот и все, Евгения, — ласковый голос врача дарит немного уверенности, — вы умница. Сейчас нужно отдыхать, постарайтесь не шевелиться, не волноваться и поспать, пока мы вас обследуем. Я пытаюсь сказать, что выспалась на годы вперед, но губы не слушаются и дыхания не хватает. Меня снова охватывает паника. |