Книга Шакалота. Птичка в клетке, страница 151 – Елена Филон

— Давайте все в холл, — Отец Лизы открывает перед нами двери. — Ветрено тут слишком.

К слову — нервы сдают не у одного меня.

В отделение никого не пускают. В операционную тем более не пустят. А усидеть на месте, кроме бабули, никто не может — как группка идиотов, меряем холл роддома шагами и время от времени бурчим что-то себе под нос. Начинаю подумывать, что у бабули в сумке не только обычное успокоительное и корвалол припрятаны.

— Да сядь ты уже.

Оборачиваюсь на голос Зои и вижу, как та, ухватив Чачу за руку, резко тянет его вниз, усаживая рядом с собой.

— Ты хоть позавтракать успела? — тихонько спрашивает у нее Чачик.

Зоя качает головой:

— Да какое там… Кусок в горло не лез.

— Твою мать, почему так долго? — продолжаю важное шествие из угла в угол.

— Не ругайся, Максимка. Не хорошо.

— Простите, бабуль.

— Я кстати раньше думал, что у тебя глаза карие, — вновь шепчет Чача, до ушей заливаясь краской, видимо думая, что не слышит никто. — А они вон какие у тебя… красивые. И брюнеткой тебе лучше.

— Это называется "шатенка", — до отвращения миленько улыбнувшись, отвечает Зоя и меня невольно перекашивает. Да эта девчонка просто не умеет так улыбаться. Эта девчонка — настоящая катастрофа. Но видимо Чачика это не волнует.

— М-м-м… — со знанием дела кивает Чача и нелепо повторяет: — Шатенка-а-а… Тебе, правда, очень идет.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Ну все.

— Чувак, блин, если ты к ней подкатить решил, то выйдете на улицу и там любезничайте. У меня и так котелок закипает, черт.

— Максимка…

— Простите, бабуль.

Не могу сказать, сколько времени прошло, когда к нам вышел врач, сообщив, что операция прошла успешно, — кажется, что целая вечность. Я целую вечность сходил с ума, а потом вдруг… в один удивительный миг целая гора свалилась с плеч и из глаз невольно потекли слезы. Слезы счастья, слезы радости, облечения, и таких чувств, о которых я и понятия не имел. Не знал, что возможно чувствовать нечто подобное.

С Лизой все в порядке… Боже… спасибо, Боже. Прости меня, идиота, за все. Черт. Черт, моя девочка справилась… Все хорошо. С ней все хорошо.

Он же не врет, да? Не врет?

— Говори правду, — бешеными глазами вдруг на доктора смотрю и требую ответа.

Улыбается, с пониманием, что ли. Хлопает меня по плечу и заверяет со всей уверенностью, что моей жене больше ничто не угрожает. Что скоро она проснется, и я смогу ее увидеть.

Я смогу увидеть мою Лизу.

— Папаша, с ней все, правда, хорошо. Можете расслабиться, — добавляет доктор, и первым делом я почему-то смотрю на отца Лизы, затем на своего, и только потом понимаю, что это я… я — папаша. Это обо мне говорят.

Я — папаша?..

— Поздравляю, — улыбается доктор, и я больше не слышу их разговора с родителями Лизы.

Я сползаю по стене, позволяя капелькам влаги сбегать по щекам и ничего не вижу, ни о чем не думаю, я просто… я просто раз за разом, как полный псих, убеждаю себя, что с Лизой все в порядке. Что она справилась.

В те минуты я ни разу не задумался о ребенке. О нашем с Лизой ребенке. Для меня было не важным все то, что было важно для остальных: какой у девочки вес, какой рост, каково общее состояние…

Спустя время, когда я буду вспоминать о том безразличии, мне будет стыдно за себя, мне будет смешно, мне будет грустно… И, в то же время, только так я смог узнать, что такое быть просто счастливым, а что такое — быть самым счастливым на свете… потому что мне было с чем сравнить. Потому что тогда, в тот миг, все мои мысли были заняты лишь моей женой, мое сердце целиком и полностью принадлежало ей одной, и я даже не подозревал, даже представить себе не мог, как скоро моим сердцем завладеет еще один человечек.

Миг, когда я услышал ее плачь… Миг, когда маленькая нежная ручка обхватила мой палец, а самые прекрасные голубые глазки из всех, что я видел, посмотрели в мои, стал самым лучшим мигом в моей жизни и это никогда не изменится. Дыхание перехватило, сердце превратилось в большое крылатое создание, так неистово трепещущее в груди, что казалось, у меня самого выросли крылья. Я готов был взлететь. Я научился летать.

Я держал в руках маленького человечка, которого подарила мне самая прекрасная девушка в мире.

Я держал в руках настоящее, бесценное чудо, несравнимое ни с одним из чудес во вселенной.

Как же глуп я был. Как же был слеп… Не понимал, что счастье может быть материальным, самым что ни на есть живым… Не понимал, что моя любовь к Лизе настолько велика, что невозможно будет не полюбить кроху, что так не нее похожа. У нее такие же глаза… бездонные, чистые… И она светится… даже ярче, чем ее мама.

Это… моя дочь. Мое сокровище. Мой новый смысл жизни — еще один ее смысл.

Никогда не забуду, что испытывал в тот момент, потому что это ни с чем не сравнимо, это невозможно описать ни одним из самых чувственных и высокопарных слов. Не уверен, что такое слово вообще существует. Это… то, что творилось со мной в те прекрасные минуты, когда я впервые увидел свою дочку, можно лишь чувствовать сердцем.

— Спасибо, — первое, что я сказал Лизе, как только меня пустили к ней в палату. Осторожно обнимая ее, целовал лицо, шею, руки. — Спасибо… — рыдал вместе с ней в унисон, так широко и так счастливо улыбаясь, как еще никогда в жизни. Эта новая ступень счастья в нашем маленьком с Лизой мирке, в котором сегодня стало на одного жителя больше.

— Я так тебя люблю… — моя еще слабая девочка, прошептала едва слышно.

Позволил себе осторожно прилечь рядом, взял ее ладонь в свою, гладил по волосам и шептал на ухо, какая она у меня сильная и смелая. Самая. Самая любимая, самая нежная, самая удивительная… Моя Лиза.

* * *

Шесть лет спустя

— Сильнее. Еще сильнее. Ну, пап, давай.

— Лиз, если я раскачаю сильнее, упадешь и разобьешь колени.

— Ну и что? Меня Костя все равно будет любить. Он говорит, что я красивая. Качай, давай, па-а-ап.

— Какой еще Костя?

— Который со мной за одной партой сидит. Он мне вчера рисунок нарисовал и сказал, что теперь я — его девушка. Ну, ты будешь раскачивать, или как?

— И… и что ты ему ответила?

— Сказала, что подумаю.

— Но он тебе нравится?

— Ну-у… наверное. Костя всем нравится. Даже Светке.

— Да уж… Кости, они такие. И что нарисовал тебе?

— Да так… Сердце на целый лист. Сказал, что теперь его сердце принадлежит мне. Так глупо.

— Точно.