Книга Шакалота. Птичка в клетке, страница 77 – Елена Филон

— Я… — беззвучно спускаюсь с парапета на островок пляжа. — Я не знала, что Костя… был таким.

— Ты вообще его не знала, — отвечает, стоя ко мне спиной, но я не слышу упрека в голосе. — А могла бы, если бы не… Если бы не куча всего. Если бы не Костя со своей тупой нерешительностью. Если бы не я, который смеялся над его чувствами. Если бы не… — Замолкает, опускает голову и тяжело дышит.

Моя рука невольно поднимается, чтобы проявить сочувствие, быть может похлопать Макса по плечу, но решимости не хватает: опускаю ее так же быстро и прячу в карман пальто.

— Держи, — Яроцкий разворачивается ко мне и протягивает сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный шариковой ручкой с красными чернилами. И только принимая его, понимаю, что это фотография с запечатленным на ней огненно-красным закатом.

— Багряный закат, — Макс говорит с прежним спокойствием и так пристально смотрит, будто не хочет пропустить ни одной эмоции на моем лице. — Костик так в шутку его назвал. Он для тебя этот снимок сделал.

Смотрю на помятую фотографию и не знаю, что испытываю, слишком много всего и одновременно ничего. Только горький комок в горле растет все больше, так что сглотнуть не получается.

Присаживаюсь на корточки, прислонясь спиной к каменному парапету, и неотрывно смотрю на фотографию. Это чувство — бессилие, оно не выносимо, оно душит. Я совсем не знала Костю, но живее чем сейчас, он для меня никогда еще не был. Это так… это так несправедливо.

Закрываю глаза и вижу его лицо, его смущенную улыбку, которой никогда не придавала значения — разве кто-то мог смущаться при виде такой, как я? Вспоминаю, как его голова просовывалась в дверь нашего класса после каждого звонка на перемену и вижу… теперь вижу, как он смотрел на меня тогда…

— Прочти, — слышу над головой голос Яроцкого. Переворачиваю фотографию и вижу несколько строк, написанных от руки неуклюжим, детским, но очень старательным почерком.

"Лиза", — первое слово.

— Это письмо Кости? — хмурясь, встречаюсь взглядом с Максом, который так и стоит надо мной.

— Да. Четвертое.

— И… и почему оно у тебя?

— Хочешь спросить: почему оно у меня, а не у Паши?

— Не знаю, — теряюсь. Пожимаю плечами. — Просто… ты сказал, что все письма…

— Три письма, — перебивает. — Я сказал: Костик передавал через Чачу три письма. А это — четвертое. Которое… я у него забрал. Не веришь мне?

Я уже не знаю, кому верить. Все это… все это настолько запутано.

— Прочти, — кивает на фотографию и вновь отворачивается к морю.

"Лиза", — от одного моего имени вкус горечи во рту троекратно усиливается.

"Лиза.

До этого я отправлял тебе стихи, но, видимо, ты не очень любишь поэзию, поэтому решил сказать так, как умею — своими, простыми словами. Чувствую себя, правда, полным идиотом… Все-таки выражать чувства чужими словами намного проще, руки не так дрожат и сердце не так колотится, но все же… я должен набраться смелости и признаться тебе наконец. А это не так просто, как кажется… Фух. Вот стояла бы ты сейчас передо мной, я бы, наверное, умер уже.

Прости, что так и не смог сфотографировать для тебя зеленый луч солнца на закате, но я верю, что однажды, если ты, конечно, не будешь против, ну, я надеюсь, что однажды ты не будешь против, мы вместе… в смысле — ты и я, когда-нибудь обязательно его увидим…"

* * *

Лето перед десятым классом

Конец августа

— …когда-нибудь обязательно его увидим… Вот так. Блин. Нет. Это бред какой-то. Как тупица какой-то малолетний написал. Не умею я чувства так выражать. Стихи всякие записать могу, а чувства выражать вот так вот — нет.

— Покажи, — выхватываю у Костика недописанное (уже четвертое) письмо Багряновой и сминаю в кулаке.

— Ты что… Ты что делаешь? — У Костяна от возмущения глаза на лоб лезут, а изо рта вылетают какие-то странные нечеловеческие звуки, прежде чем он набрасывается на меня в попытке забрать эти чертовы сопли на чертовой фотографии, которые на фиг его Багряновой не сдались.

— Хватит, Костян, — кричу на полном серьезе и толкаю его в грудь так, что Костик приземляется на пол моей комнаты, тяжело дышит и прожигает меня свирепым взглядом. Таким же взглядом смотрю на него и я.

— Хватит. Успокойся уже, — кричу. Больше не могу сдерживаться. Кто-то же должен, в конце концов, снять с него эти розовые очки, пока они стеклами внутрь не разбились, — Плевала она на тебя. ПЛЕ-ВА-ЛА. Уясни уже, наконец. Она… она… сука она, вот кто, твоя Багрянова. Похрен ей на твои письма, на твои стихи, на старания Чачи и на это, — сжимаю крепче смятую фотографию, — тоже похрен. Над твоим признанием она просто поржет. Разуй глаза, Костян. Не нужно ей все это твое фуфло. Чувства? Какие нафиг чувства? К кому? К той, кто даже не смотрит в твою сторону? К той, что делает вид, что знать тебя не знает? К той, кто даже не здоровается с тобой?

— Закрой рот, — орет на меня Костик, сжимая кулаки и заливаясь краской до самых ушей. — Ты ничего не знаешь.

Не сдерживаю мрачного смеха:

— Да что я знать должен? Все очевидно. Это ты… ты, Костян, ничего не видишь.

— Лиза не такая.

— А какая? Милая? Добрая? Понимающая? В каком, бля*ь, месте? Сколько ты перед ней стелиться будешь? Она о тебя ноги вытирает, а тебе это будто и нравится.

— Нет.

— Да.

— Отдай фотку.

— Нет.

— Отдай фотку, Макс. Или ты мне больше не друг.

Несколько раз шумно вздыхаю, подхожу к Костику и опускаю руку ему на плечо. Вижу, как глаза горят от гнева и бессилия. Он понимает… он все понимает…

— Дурак, ты, — шепчу, качая головой.

— Знаю, — спустя паузу и падает на диван. — Просто… просто я… блин, Макс, я был уверен — она не такая, как все. А ты… блин, ты мне всю уверенность ломаешь.

— Потому что я прав, — опускаюсь рядом и с пониманием смотрю на Костика.

— Но она не такая… Я знаю, — продолжает твердить свое таким голосом, будто вот-вот разрыдается. — Лиза не может быть такой, какой ты ее считаешь.

— Почему? — Не понимаю. — Ты же видишь, Костян, я не придумываю, она не замечает тебя. Знает, что ты втрескался в нее по уши, но полностью тебя игнорирует. Как будто ты… пусто место. Так что просто заканчивай уже это все, не будь идиотом. И хватит уже… — отправляю смятую в комок фотографию на пол, — хватит уже писать ей всю эту чушь.

— Я скажу ей, — вдруг объявляет Костян, глядя в потолок. — Скажу. Завтра. Прямо в лицо возьму и скажу. Приду к ней домой и, прям с порога, как скажу.

— Ага, — тихонько посмеиваюсь. — Просто заканчивай с этим, Костик. Хватит, правда. Забудь ты ее.

— Завтра, Макс. Слово пацана даю. Пойду и признаюсь.