Книга Дом, в котором..., страница 163 – Мариам Петросян

— Эй-эй, — пугается Рыжая. — Ты чего это, в обморок падаешь?

— Нет. Это у меня так душа в пятки уходит. Зримо.

Шакал Табаки раскладывает вокруг себя клочки разномастных волос, как старичок индеец, разжившийся кучей свеженьких скальпов. Тихо напевает. Жуткая сценка.

Рука распухла и адски болит. Пробую пошевелить пальцами и тут же понимаю, что не стоило. Кого-то в этой свалке вырвало. Частично на меня.

— Пошли, помогу тебе отмыться, — Рыжая берет меня за чистый рукав, направляя к двери.

Мы перебираемся через завалы перевернутых столов, стульев и разбитых абажуров. Лорд, с ногами сидящий на стойке, хмуро кивает мне. Кажется, здесь побывали все. И все НЕ ЗЕЛЕНЫЕ! От этого просто устаешь.

В душевой кабинке (с недавних пор терпеть их не могу) пробую объяснить Рыжей, что произошло. Без особого успеха, потому что и сам ничего не понимаю. Она слушает, намыливая мне голову, так что я ее не вижу и реакции на свой рассказ отслеживать не могу.

— Габи не выдумывает про беременность?

— Почем я знаю. Если беременные ведут себя как психи, наверное, нет.

Ее ежевичные глаза словно в слезах от того, что я смотрю на них сквозь воду.

— А остальные?

— Они просто сразу же подключились. Как будто так и было задумано.

Она сует под струю мою майку, встряхивает — и на кафель падает бритва в футлярчике. Рыжая подбирает ее и держит на ладони, рассматривая.

— Слушай, а если это были бы парни, ты бы достал ее?

— Наверное. Откуда мне знать? Таскаешь их на себе с утра до ночи, а когда надо, вечно забываешь достать. Вот Мертвецу, тому и доставать не понадобилось бы. У него бритва всегда в руке. Не знаю, каким образом.

— Что же вы ими не воспользовались, ни ты, ни он?

Я убираю с глаз волосы, чтобы лучше видеть ее, когда она говорит такие вещи.

— Имеешь в виду, попугать? Они бы все равно не поверили.

За пределами кабинки Шериф ревом скликает всех «участников цирка» на Могильный прочес.

— Я хочу, чтобы ты понял, — Рыжая полощет под душем мою майку. Ее собственная уже настолько же мокрая, и шорты тоже. — Что они могли убить вас. Запросто, — договорив, в первый раз смотрит мне в глаза. — Этого не случилось не потому, что они вас пожалели.

— Ну, это-то я как раз понял. Только не понял, за что.

— И не поймешь.

Я держу пострадавшую руку на весу, подальше от себя и от стен. Приходится все время следить, как бы чего не задеть. Это мешает мне сосредоточиться на нашем разговоре. Это, и голос Шерифа, топающего по умывальной и стучащего в кабинки.

Рыжая не совсем права. Что-то я понял там, в Кофейнике, только сейчас мне трудно поймать свое понимание. Это бывает довольно часто. Знание сидит в тебе, а ты его не замечаешь, пока как следует не встряхнет, и тогда понимаешь, что ждал чего-то такого уже давно. Но почему, все равно не узнаешь.

И занудно вертится в голове, что Новый Закон, наверное, никогда бы не приняли без моего участия. Хотя это как раз абсолютно не имеет значения.

Дверца отъезжает, пропуская голову Викинга.

— Всем велели бежать в Могильник, — докладывает он. И расплывается в похабной усмешке: — Я не помешал?

Рыжая решает проводить меня до Могильника. В коридоре тишь и благодать. Тащимся, расцвечивая путь лужами, большими и малыми. Рыжая выжала майку перед тем, как напялить ее на меня, но с подола опять капает, из каждой штанины струятся ручьи, и кеды смачно почавкивают. В первый раз я в таком виде средь бела дня, водяной, да и только, и Рыжая не лучше.

— Как ты думаешь, что сейчас творится в Могильнике? — спрашиваю, предвкушая наше с Рыжей там появление.

— И не надейся, что я туда войду.

Меня тормозят и слегка отжимают с краев.

— Ненавижу всякого рода акции, — сообщает Рыжая, поднимаясь с корточек.

— Что же ты меня не переодела? И как ты, в таком случае, уживаешься с Шакалом? Видала его с коллекцией выдранных волос? Только не говори, что живешь не с ним. Где любой из них, там и он.

Она не отвечает. Не любит говорить со мной о четвертой. Не знаю, отчего это так. Но не любит, и все.

Малиновая майка мало что течет, так еще и красится. Под ней я весь в разводах цвета зари или павианьей задницы. Ассоциативное мышление у меня развито, поэтому сначала представляю себя, истекающего кровью, а потом Соломона, что всегда следует одно за другим. Свою нелегальную подвальную Крысу.

Толстые, дрожащие щеки, затравленный взгляд и эта его поганая астма. Полторы свечки до послезавтра, фонарик, куча газет. Хорошо, что я отнес ему ночью пожрать. Может, и хватит на сегодня. Спускаться в подвал с поврежденной рукой я не намерен, вот уж нет. И пусть мне не рассказывают о крысах и их повадках. Держал я настоящую крысу. Не из белых, а самую что ни на есть доподлинно серую. С ней можно было спать ложиться. Кормишь с рук, и все. Никаких подвохов. Но Человек — совсем другое дело. Корми не корми, а близко не подходи. Тем более, если нездоров.

Зачем мне это было нужно? Жалостливый я или глупый? Приятно, когда самый страшный враг во всем от тебя зависит, живет, как настоящий грызун, и света белого не видит. Вот, наверное, ответ. Мне это просто нравится.

— Ты чего помутнел? — спрашивает Рыжая. — Только что был веселее.

— Думаю о своем моральном облике.

Она кивает. Ни ободряющего словечка. Согласна, что есть от чего мутиться? Наверное, так. Лучше не спрашивать, потому что врать не станет. «Заслужить твое уважение — главное для меня». Никогда я ей этого не скажу. Такое не принято говорить вслух. Пусть хоть трижды сестре. Я и без того слишком многое ей говорю. Она знает про меня почти все, я про нее — почти ничего. Потому что про свои дела она молчит. Еще с тех пор, как пыталась отучить меня хныкать, когда больно, хотя так и не отучила окончательно. В нашем тандеме она старшая, а старшие сестры вытирают, конечно, младшим братьям носы, но плакать в жилетку бегут к кому-то другому. Это невозможно бесит, а поделать ничего нельзя. Она со мной нянчилась, значит, я для нее подросший младенец, мой месяц старшинства по календарю — пустой звук. Диктат, если вдуматься. И я, наверное, никогда не узнаю, плачет ли она в жилетку Лорду. Мне бы хотелось, чтоб у нее была такая жилетка для плача, надетая на чье-то тело, хотелось бы знать, что Лорд для нее — не еще одно дитятко, но про них мне знать не положено. А то вдруг затопаю в приступе ревности и начну, поскуливая, хватать ее за шорты? Или что там она себе представляет. Не дай бог узнать.

— Я пошла. А ты не садись в Могильные кресла, если не хочешь получить от Пауков по шее.

Поворачивается и уходит, мокрая, как искупанная белка, а я кричу ей вслед:

— Будет сделано, шеф! — и заскакиваю в Могильную дверь.