Онлайн книга «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)»
|
Победит ли сила нашего духа материю? Сможем ли мы все, «русские» евреи, доиграть до конца на двух клавиатурах? …Мы сидели у подножия монастыря, и кажется, говорить уже было не о чем. Солнце клонилось к закату. И вдруг один из нас рассказал притчу: – Кто-то из хасидов рабби Зеева жаловался на неких людей, которые играли по ночам в карты. «Прекрасно, – сказал праведник. – Как и все люди, они желают послужить Господу, да не знают как. И вот они учатся бодрствовать по ночам и быть постоянными в деле. Когда усовершенствуются в этом, им придется лишь покаяться, и как велики будут они тогда в служении Господу!» И я подумал: «А что, если все мы, безумные евреи, дети этого страшного века, все еще играем в карты?» И обрадовался. И возгордился: значит, что-то есть еще впереди. 2 – Ребе, я так и не поняла: надо ли переходить при встрече с черной кошкой на другую сторону улицы или достаточно трижды плюнуть через левое плечо? Это мой народ. Всякий раз эти двое встречаются на улице, и начинается соревнование: – Чтоб твои мозги превратились в воду, так чтоб летом они кипели, а зимой замерзли! – Чтоб ты была благословенна, как шабатные свечи: сверху горела, а снизу таяла! Чтоб твои дочери были знамениты настолько, чтоб в любом полицейском околотке их знали в лицо! – Чтоб ты заслужил место у восточной стены – в камере на вашей Лубянке! Чтоб у тебя были ноги, крепкие, как дерево… И чтоб ты их мог взять под мышку… Чтоб тебе поставили памятник. Но на другой день чтобы произошла революция… – Все, все, женщина, ты выиграла… Но женщина не останавливается: – Чтоб ты имел прехорошенькую жену – и ни малюсенькой штуки! Уф… Как поживаете, ребе?.. Это мой народ. Сварливая мачеха Шолом-Алейхема, по его словам, источала проклятия и ругательства ежеминутно. Великий писатель расположил их в алфавитном порядке, издал в виде брошюры, и она не только принесла ему первый гонорар (розданный друзьям), но и стала своеобразным пособием, которое многим людям помогло пройти жизнь без автомата «Узи» и автомата Калашникова. Года через два после репатриации я снова посетил родные места, став участником фестиваля израильской культуры на Украине и в Молдавии. Я ходил по Крещатику в Киеве, Дерибасовской в Одессе, Сумской в Харькове, Кобылянской в Черновцах, бывшей Ленина в Кишиневе… Я смотрел на людей, старых товарищей, просто знакомых… Мне казалось: я приехал в третьеразрядные бедные страны. И люди бедные, жалко улыбаясь, твердили заученное с детства: «Бедность – не порок». И это было единственное положительное, что они могли сказать про бедность… Господи, как я страдал за них! И все это сделала перестройка? И евреев мало. Говорят, все уже бросили эту профессию… В Израиле – за чертой бедности тоже достаточно многолюдно, быть может, даже столпотворение. Но мой одинокий сосед, живущий на пособие по старости, на вопрос «Как живешь?» настойчиво отвечает: – Для еврея – хорошо… Мой народ. Моя страна – Эрец-Исраэль. Мой город – Ашкелон. «Марокканцы» и «йемениты», «эфиопы» и «курды», «грузины», выходцы из Ирана, Ирака, Бухары. И кругом «русские», «русские»», «русские» со своим специфическим пониманием жизни. – А! Оле-хадаш – новый репатриант! Вам уже все показали в Израиле? – Не беспокойтесь, больше, чем достаточно… – И как наши кибуцы? – Замечательно. – А новые районы в Ашдоде или Ашкелоне? – Очень хороши. – А тель-авивская автобусная станция – самая большая в мире? – Грандиозно! – А общее впечатление об Израиле – какое? – Ужасное! Или: – Вы где работаете? – Нигде. – А что делаете? – Ничего. – Послушайте, это отличное занятие! – А конкуренция какая! – Но президент страны уже видит в вашей жизни сдвиги, – говорит мэр города, явно не лишённый чувства юмора. – Смею не поверить… В жизни новых репатриантов первыми видят сдвиги психиатры. А вообще-то, про нас лучше всего сказал один мужик из Одессы: «А все-таки они вертятся!» 5571 год. Канун Судного дня. Вот уже почти двадцать лет в этот день мы с женой и друзьями ходим в синагогу выходцев из Румынии (от Румынии до родных Черновцов – рукой подать!). Рядом в исступленной молитве раскачивается старый еврей. И еще, еще один… Неужели все мы из одного корня, из одного детства, из одного прошлого, унесенного на тысячи лет назад? Иду по приморскому городу, а кажется – шествую по миру. Думаю об этом и начинаю серьезно подозревать, что будущее человечества в большей степени зависит от того, что произойдет в ближайшее время на этом квадратном километре. Пусть простят меня пирамиды Египта, музеи Берлина, мраморные надгробия старой Праги, бульвары Парижа, парки Лондона, небоскребы Нью-Йорка – я любовался ими, но сердце мое билось спокойно, а если и учащалось его биение, то не настолько, чтобы пересыхало во рту и кружилась голова. Отчего же всякий раз, стоит мне возвратиться в мой город, сердце раскачивается в груди так, что больно ребрам и голова кружится, будто я болен или пьян? Неужели на моих глазах рождающийся город Ашкелон с четырехтысячелетней историей прекраснее красавицы Праги или Москвы, загадочнее Веймара или любимого мной Дубровника? Дубровник – удивительный город на берегу Адриатического моря, где дома и улицы напоминают ущелья и скалы, гранитные утесы с множеством уступов и площадок. Входы в дом похожи на входы в пещеры, вырубленные в скале. Весь город окружен стеной, как древний Ашкелон… Дубровник, говорят, сильно разрушен в ходе братоубийственных войн в Югославии. Именно там мне вдруг показалось, что бойницы стерегут бойцы имама, как считал поэт Расул Гамзатов – неподкупные… Позволю усомниться… В Черновцах – городе моего детства, моей юности, моей зрелости я видел, как новая пьеса играется в старых декорациях. Люди, хлынувшие из окрестных сел в оставленные евреями дома, словно боялись всей этой готики, базилик, этого мавританского стиля, бог знает каким ветром занесенного на окраины Украины. Я ходил по улицам детства и не встречался с самим собой, не встречался со своими веснами, дождями, цветами, опадающими осенними листьями. Мне казалось, попади я туда вновь, бесконечно буду бродить и бродить. И вдруг желание бродить притупилось… Но вот уже в сотый раз под палящим солнцем я иду в древний город, останавливаюсь у самого обрыва, у развалин церкви, построенной во времена императора Константина. Давно остывшая, холодная зола. И я склоняю голову, тоже припорошенную холодной белой золой… |