Онлайн книга «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)»
|
– Грамота изгнания, – согласился я. – Жить в Иерусалиме – это значит – быть лучше. Нет, нет, – сказала она как-то убежденно, – мы не становимся лучше… И мне вдруг захотелось, чтобы все стены моей квартиры были увешены ее работами. Как быстро она уговорила меня! – Я куплю у вас эту… – сказал я, показывая на большую акварель, которая называлась «Небесный Иерусалим». Мне показалось, дома взвились в небо и растворились в розовом безвоздушном пространстве. – И эту… И эту… – Правда? – изумилась она. – Но вам действительно некуда их вешать… – Найду, – убежденно сказал я. – Вам все это… нравится? – Это замечательно, – задумался я. – Вот только с земным Иерусалимом мне не хочется расставаться. Люблю его… Как там у поэта: «Какие мы бросали города за право умереть в Иерусалиме!..» – А мы сюда и не приезжали, – сказала она жестко. – Тело наше переселилось, а душа осталась в изгнании… И я подумал, она, возможно, права. Ведь задели же мое сердце ее картины. А Цуц? Зачем ему Иерусалим? Что из того, что он живет в Иерусалиме? – Можно я вам заплачу несколькими чеками? – спросил я, переходя на деловой тон. – Вы даже не спросили, сколько это стоит. А вдруг сто тысяч долларов? – Значит, я вам заплачу сто тысяч долларов. – Так много зарабатываете? Сторожем на стройке? – Пока не взяли… Место занято… Но откуда вы знаете? – Интересовалась… – сказала она вяло. – Потом читала ваши статьи… Признаться, даже размышляла над ними… – Ну вот, значит, буду работать сторожем… Когда-нибудь же буду… потом, литературный гонорар… А вы спрашиваете, откуда деньги… – А муж не хочет работать сторожем. И на стройке не хочет… Он, видите ли, инженер… – По соцсоревнованию, – напомнил я. – Говорит, если страна заставляет инженера, пусть даже по соцсоревнованию, работать грузчиком… – В принципе он прав… Но ничего страшного не вижу в том, чтобы поработать грузчиком. Зато явились какие-то новые миры, какие-то новые возможности, главное, не впускать грузчика в душу.Она задумчиво посмотрела на меня: – В вас есть здоровая основа… – А как еще прикажете заработать сто тысяч?.. Надо же с вами как-то рассчитаться. – Хотите, я вам их подарю? – Нет, – испугался я, – я хочу их купить… – Но у вас здесь все работы дареные… «Зачем мы говорим о глупостях? – подумал я. – Мне надо поднять ее на руки и закружить, а потом спрятать голову в ее медных волосах. И так долго стоять… А потом упасть вместе… И переместиться в мир иной, где нет разумного и выверенного, где только неправдоподобное реально! У Люськи – муж. И я не хочу разговаривать с Милой по телефону! Я не хочу завтра, ибо каждый из нас должен жить сегодня так, будто он умер, и каждый новый день дан ему в подарок за праведную жизнь!» И я вдруг подошел к ней и молча взял ее на руки. И она не отстранила меня. И я стал целовать ее в губы. А она свернулась калачиком, точно спала на детской кроватке. И была совсем невесома, вот-вот вместе с домами взлетит вверх. И я испугался этого возможного полета. И все было, как я задумал. Мы рухнули вниз и поплыли, поплыли… – Я люблю тебя, Рейзл… – Я этих слов не говорил столько лет, что даже забыл, как они звучат… – В первые дни у тебя жила какая-то рыжая дурнушка. Вероятно, ты – бабник… – Конечно, конечно. – Мне во всем хотелось с ней соглашаться. Но я тотчас поступил наоборот, заметив: – Ты не права, Рейзл, она была красавица… И вообще, как сказал Бродский, бабы делают писателя лучше. Жаль, мы расстались… – Ушла? – Нет, вместе с матерью спряталась в какую-то щель. – Значит, здесь мы не одни… – Вполне возможно. Мы немного подремали, но страсть разбудила нас. Она называла меня львом, оленем, волком, быком, какими-то чудными именами. А я брал ее снова и снова, но все не мог утолить желания, точно у меня никогда не было моих трех или четырех жен. Это походило на волшебство, из нас рвалась сила, о которой ни она, ни я, кажется, не подозревали. И мы познавали тайны собственного тела. Мне казалось, мы потеряли стыд перед Богом. – Смотри на меня и молчи… А потом она ушла. И не захотела, чтоб я ее проводил. И оставила все свои картины. – Не желаю, – сказала, – чтоб они жили в том страшном доме. – А ты? Ты будешь продолжать там есть, пить, спать? После… после этого праздника? Она не ответила. Ушла. И мне захотелось самому заползти в какую-нибудь щель. Я не мог себе представить, что после этого полета буду один, без нее, в комнате, заселенной во всех щелях, как московская коммунальная квартира. Почему ушла? Зачем ей было уходить? Что она оставила в том доме, ведь даже ее картины здесь?.. Я разложил их на полу. Мне казалось, они не только расцвечены, но озвучены и даже издают какой-то дурманящий запах. И тут я понял, что это запах ее волос и тела. И я зарычал, как раненый зверь: «Зачем я ее отпустил, зачем? Она – никто другой – дана мне Богом, только она. Эта длинноногая женщина в черной майке и короткой черной юбке, с медными волосами, которые пахнут мятой и медом…» Я катался по полу от отчаяния, от безысходного горя… Я ползал по полу, пока вдруг не очутился в какой-то щели. И услыхал: – Тебя приглашают на собрание. – Партийное? – спросил я с испугом. – Да. – Мы строим новую партию «Израиль, вперед!» Надо же что-то противопоставить этому… Диссиденту… Шахматисту… Выскочке, который и жизни по-настоящему не знает… Разве тюрьму… («Цальмон» – послышалось мне). И ты должен быть с нами… Мы выберем тебя в Вожди… Как говорит мой друг Вита Лагина: – Организационный комитет объявляет набор в Партию Не Знающих Чего Они Хотят. Приглашаются: мужчины, так и не выяснившие для себя, кто им больше нравится – блондинки или брюнетки; женщины, колеблющиеся между семейным долгом и влюбленностью. Дети, не умеющие четко ответить на вопрос: кого они больше любят – папу, маму, бабушку или кошку… Специалисты с высшим образованием, обдумывающие, что чему принести в жертву: работу мечте или наоборот; граждане, не знающие, что лучше – сильная рука или демократия. Вступительный взнос – 3,5 ден. знака. Устав Партии будет разработан на первом же открытом заседании партии, которое состоится… надцатого мартобря сего года». Умница, Вита! Сочиняет сказки, а эту – в отличие от других – назвала «НЕ-СКАЗКА». И мне предлагают эту «НЕ-СКАЗКУ» всерьез… Господи, неужели они вспомнили мои заслуги? Где-то в седьмом или восьмом классе школы, в самом конце учебного года, меня приняли в комсомол. Взносы же за лето комсорг класса не взял, дескать, успеется. И вообще, вся комсомольская работа начинается с осени… |