Книга В тенях империи, страница 45 – Игорь Прососов

Десять шагов вперёд – навстречу приветственному комитету. А кажется, вечность.

Я знал, что акция по дополнительному легендированию – и не только – планируется. Знал, что нужно быть готовым ко всему к определенному часу.

Не знал лишь, как именно это проделают.

Случившееся было действительно чересчур.

Так что задумчиво-покаянное и слегка шокированное выражение на лице попавшегося в руки правосудия злодея было, к моему величайшему сожалению, не слишком-то и наигранным.

Плевать. Сначала надо выбраться из гостеприимных объятий Родины, а то операция кончится, не начавшись.

…В конце шлюзового коридора меня встретила четверка ребят в полных бронескафах. Взяли в круг, подхватили под сцепленные за спиной руки и молча потащили по коридорам.

Отчего-то от вида корабельной обшивки на сердце полегчало. Всегда любил находиться на наших военных кораблях. Дома стены помогают, так?

По пути то и дело встречались офицеры. Всем, курва-мать, интересно полюбоваться на государственного преступника.

Вспомнив наводящего порядок в рядах журналистов Старика, сделал зверскую физиономию – чистый каторжанин – и принялся наслаждаться жизнью.

Наслаждение продлилось недолго – после поездки на лифте втащили в полутёмный кабинет, бросили на кресло и удалились.

Странно, думал, сначала на губу бросят. Помогайте, стены!

…Стены не спешили. Почти темно. Освещение – от гигантского аквариума во всю стену. То ли голографического, то ли настоящего – Бог знает. Настоящий на боевом корабле вряд ли бы разрешили, но всяко бывает.

Перед аквариумом, через стол от меня – кресло. В кресле – кап-два. Седой, полный, лысоватый. Вертит в руках тяжелое пресс-папье из бордовой яшмы. Богато, однако. Любит кап-два диковинки.

И сам оригинал – не старый еще, явно младше шестидесяти, а морщины, лысина, лишний вес… Многие, конечно, предпочитают сохранить некоторые приметы жизненного опыта – но обычно не такие.

Кап-два привстает, опираясь широко расставленными руками о стол. Скалится сквозь щеточку усов. Тихонько постукивает пресс-папье о железную поверхность. Бум, бум…

– Вы ничтожество, Ерёмин, слышите? – рычит тихо, но грозно; не отнять. – Будь моя воля, я бы не стал сюсюкаться с вами и отправил бы обратно на «Миротворца» пешком, без шлюзового коридора и скафандра!

– Правда? – откидываюсь, насколько это возможно с руками за спиной, назад, закидываю ногу на ногу. – Не рекомендую. Мы в международном Пространстве. Не так поймут.

– Так, так, – ворчит он горлом.

«Тук, тук», – отвечает пресс-папье.

– Все меня правильно поймут! Вы – позор армии и флота. Вполне возможно, подельник убийц.

– За это они меня и продырявили, так? – отвечаю.

– Следствие покажет! А для меня вы – вот! – дальше нецензурно. – Век бы вас не видел. Благодарите своего ангела, если у иуд есть ангелы. У вас хорошие покровители в Столице, иначе и не объяснишь.

– Правда?

– Молчите, а то убью! – понимаю: не врет. Из сторонников покойного светлейшего, что ли? – Катитесь на свою Галицию к чертовой бабушке. Сунете нос оттуда, даже в Пояс – найдем и прищемим, не сомневайтесь.

Выдохнул, утёр пот со лба.

– Детектив, тоже мне! Мне известно, какой вы «детектив»! Благодарите Бога, что вы еще и дипломат, а командование узнало о сути вашего поручения.

– Меня назначили послом? – и ухмылочку померзее.

Танцую на лезвии. Но иначе не получится. Я уже понял, в чем игра, и знаю, как придать ей красок. Главное, не переборщить.

На столе загорается голоэкран. Неужто мне решили провести именно такой инструктаж? По всему выходит – да.

Не знаю, какой извращенец придумывал операцию, но его чувство юмора мне начинало почти что нравиться.

Настоящих буйных – мало.

– Ознакомьтесь, – выдавливает кап-два, обильно потея. – Это расчеты продолжительности функционирования Новой Галиции на самообеспечении при сохранении нынешней ситуации по данным дальнего сканирования.

Я прищурился. Вяло выходило. Год-полтора – и на станцию можно присылать большую труповозку.

– Занимайтесь чем хотите для своих американцев, но добейтесь, чтобы местные прислушались к голосу разума и приняли гуманитарную помощь, – прорычал кап-два. – Мы ничего не просим взамен. Русские же люди погибнут. Может, хоть слова цареубийцы эти ненормальные выслушают, – ядовито заключил он. – Не вглядывайтесь так. Все документы вам передадут, как и программно подтвержденную запись этой беседы, перед возвращением на «Миротворца». Нет нужды напоминать, что теперь продолжительное функционирование колонии – в ваших личных интересах.

Я пожал плечами.

– Благодарю за брифинг. Я могу идти? Кстати, наручники жмут

– Я еще не закончил, – проговорил он как-то задумчиво. Обошел стол, оперся о него. – Я не могу сунуть вас в мешок и отвезти на Землю. Не могу выкинуть в открытый космос. Но никто не говорил, что вы должны уйти от меня непременно в добром здравии.

Коричневато-багровая яшма. Синие блики от аквариума. Летит прямо в лицо. Вселенная состоит из боли. Звезды – вспышки терзаемых нервов.

Падаю на пол.

…Вас когда-нибудь били яшмовым пресс-папье? Это больно. Это очень больно.

Еще это очень сложно.

Очень сложно, когда движения мучителя медленны, словно под водой, а вбитая тебе годами наука велит поднырнуть под атакующую руку – и отделать мучителя: ногами, головой, плечами…

Удержаться от сдачи – самое сложное.

Меня били, а я держался. Держаться – значит «держать себя». Чтобы не ответить.

Потом необходимость в этом пропала.

– …Прекратите избиение!

– …Извините, господин капитан, не могли не пропустить!

На два голоса, стереофонией.

Звенит в ушах. Сплевываю зубы на ковролин. Новые вставлю. В два ряда, из яшмы. Вот как отстреляюсь, так отыщу кап-два, пристрелю как собаку, а пресс-папье заберу на память.

Зубы – пять. Ребра – три перелома и трещина. Легкие вроде не задеты. Отбита селезенка. Нога – трещина.

Садюга чертов.

…Ладно, не пристрелю, нехай живет. Но неполное служебное точно обеспечу, пусть даже это будет последним в моей жизни.

Такой не заслуживает звания офицера.

…Да, я специально нарывался на побои. Иначе мне просто не поверили бы. Да и второй цели постановка бы не достигла. Но на такое я не рассчитывал.

Ладно, кто там меня спасать припёрся?

Двое. Хрен разглядишь, темно, да еще и глаза заплыли, превратившись в щелки. Еле-еле приоткрываю правый.