Книга Странный рыцарь Священной книги, страница 32 – Антон Дончев

И он указал на грудь Влада, где красовался герб Д’Отервиля. Я сказал:

— Барон мертв.

Арнаут сказал:

— Смотри, как бы этот болгарин не умер вместо него. Жена барона думает, что он исчез, и потому живет, как веселая вдовушка. Если она узнает правду, то пошлет убийц по следам двойника. Земли барона всего в двух днях пути отсюда, на востоке.

Стоя у стола Эмерик провожал своих гостей. Альбигойцы, словно забыли вдруг об ужасе поражения. Они обнимали и целовали друг друга. Я сказал Эмерику:

— Кто-нибудь из этих людей должен приютить нас у себя.

Он спросил:

— Ты не хочешь остаться в моем доме?

Я сказал ему:

— Прости, это неблагоразумно.

— Ты прав. Мы словно пьяные.

И он обратился к судье Бертрану:

— Бертран, через три дня приведешь этих людей ко мне, чтобы я объяснил им, как идти дальше.

Судья Бертран сказал нам:

— Идемте со мной.

6

Мы трое и еще два всадника ехали под покровом ночи. Я догнал судью и сказал ему:

— Брат, прощай. Мы отправляемся на север.

Он спросил:

— Но почему?

Я ответил:

— Чтобы запутать свои следы. Вас здесь было слишком много.

Он сказал:

— Почему вы хотя бы не переночуете у меня?

Я молчал. Мы покинули их и отправились на север. Влад и Лада слышали, но не поняли, о чем говорили мы с Бертраном. Когда я повернул коня, Влад неожиданно сказал:

— Мы возвращаемся.

Я сказал ему:

— Через три дня мы придем к Эмерику одни. Я приметил над домом его лесистый холм. Там и переждем.

Влад сказал:

— Лада упадет с лошади.

Я молчал.

7

Мы схоронились в густых зарослях леса над домом Эмерика. Внизу, у нас в ногах, поблескивали от ночной влаги крыши строений, ограждавших темный двор.

В ту ночь я увидел то, что хочу и не могу забыть. Сейчас здесь, рядом со мной молится Совершенная, по имени Сребрена. Ей сто лет. Подойду к ней, попрошу, чтобы возложила она руки свои на мои глаза — может, тогда черные воспоминания оставят меня.

В самые темные мгновения ночи, еще задолго до рассвета, я увидел, как вокруг дома альбигойцев вспыхивает огненный венец. А затем у нас под ногами разверзлась преисподня. Красные от языков пламени дьяволы-палачи выволакивали беззащитных людей из горящих домов и еще живыми бросали в геенну огненную. За какие грехи? Прости меня ты, читающий эти строки, но я должен сейчас сказать то, что скажу. Не впускай слова эти в сердце свое — они ядовиты. Пусть просочатся меж пальцев твоих. И все же задумайся над тем, каков он, наш ближний и брат, твой и мой, имя коему — человек.

Я увидел, как бросали в огонь человека, до пояса завернутого в шкуру, а ниже — нагого. А потом эти шкуры срывали и нагое тело становилось сплошной красно-черной раной, но уши мученика могли слышать страшные стенания обгоревшей плоти, а уста вопиять. Другого человека раскачивали над костром, потом отливали водой и вновь отправляли в безумный полет над пламенем. Я видел, как мехами, какими вздувают огонь в очаге, надувают людей, пока внутренности их не выскочат изо рта. Видел, как девушки, которых не касалась еще рука мужчины, и матери, носившие дитя в утробе своей, превращаются в кровавое месиво из плоти, крови и разодранных одежд. И еще многое видел я — но умолкаю. Добавлю лишь, что эти истязания назывались «на убой»…

Горело все — конюшни, сараи, овчарни, а в них заживо сгорали лошади, коровы и овцы. Над языками пламени разносились визг и вопли, и люди ревели, как животные, а животные рыдали, как люди.

А у костра во весь рост стоял Доминиканец и слушал — но слышал ли он в этом общем адском реве безумные вопли каждого?

В шаге от него, обагренный сиянием костра стоял, привязанный к столбу, судья Бертран. Это он привел палачей — за деньги, или не выдержав пыток — знал только он один. Казалось, он был уже где-то далеко — переставший жалеть себя и других, либо просто повредившийся рассудком. На длинной жерди рядом с ним развевалось от жаркого дыхания костра полотнище с белым львом на красном поле — гербом Симона де Монфора.

Нет, не судья Бертран привел сюда палачей. Это мы были повинны в страданиях несчастных. Не появись мы здесь с нашей проклятой Книгой, не разверзся бы под ними ад.

Повинна была Книга. Ее вина была не только в том, что она вошла в этот дом, но в том, что появилась на этом свете. И теперь пылали бескрайние поля, высокие горы, даже реки и моря — это она их подожгла.

Я прижал Книгу к груди. А что, если наш мир и впрямь есть творение дьявола? Как могла столь чудовищная злоба и звериная жестокость жить в человеке, созданном по образу и подобию Божьему? Звериная жестокость? Звери убивают, чтобы насытиться. А ради чего эти изверги истязали себе подобных? Люди ли они?

В сердце моем не было ненависти. Только ужас. Если бы я мог, я перебил бы всех палачей, но я не испытывал к ним ненависти. Нельзя ненавидеть бешеную собаку. Даже Доминиканец не вызывал во мне ненависти.

Но не Господь ли послал людям эту Книгу, дабы заставить нас подавить в себе дьявольское, отречься от него? Будь это не так, родилась бы иная книга, тоже Священная, но в другом месте и в другое время. И если бы она не стала искрой пожара, то зажег бы его огонь небесный.

Я смотрел, и мысли обжигали лоб мой огнем, который уничтожал жилье человеческое совсем рядом, внизу, у нас под ногами. Влад спрятал лицо в ладонях, Лада закрыла голову платком.

Посветлело. Палачи вскочили на своих коней и умчались, оставив после себя лишь пожарище. Кое-где среди черных обугленных головешек еще вспыхивали искры. Но ни единой искорки жизни не осталось в десятке тел, обезображенных пытками альбигойцев. Палачи милостиво прикончили их.

Запели птицы. Влад убрал ладони со своего лица и с какой-то невероятной нежностью снял платок с головы Лады. Вспыхнули огромные ее глаза, залитые слезами… Я чувствовал себя виноватым в том, что оказался хорошим прорицателем.

Влад сказал:

— Поехали побыстрей отсюда!

Я сказал:

— Останемся до сумерек. В этом месте нас искать не станут, никому в голову не придет, что мы еще здесь.

8

Целый день лежали мы, вглядываясь в синее небо. Не смели взглянуть вниз на израненную, почерневшую землю. В полдень послышалось воронье карканье и крики орлов-стервятников. Когда стемнело, от печального воя шакала защемило сердце. Потом наступила тишина.

Я бросил взгляд на сожженный дом. По пепелищу бродили тени — альбигойцы пришли, чтобы забрать трупы.

Внезапно почувствовал я, что рядом стоит человек. Я вздрогнул и обернулся. Это был Влад. Он подошел так тихо, что я даже не заметил. Либо я уже старел, либо он умел двигаться неслышно и ловко, как змея. Неподалеку, закрывшись с головой, лежала Лада, — она не знала, что крики стервятников и вой шакалов уже стихли. Влад сказал: