Книга Первый снег, страница 31 – Мурадис Салимханов

– Подожди, – раздался знакомый голос, – тебе не туда.

Он обернулся и увидел старого друга.

– Салам, Махмуд!

– Салам, Мазгар! Я рад тебя видеть и хочу сказать тебе, что путь твой закончен, и ты можешь остаться.

– Остаться здесь?

– Ну, не совсем здесь, а если быть точным, уйти оттуда, где ты был.

– А если я не захочу остаться?

– Это твое дело, войди обратно в воду и скажи, что не хочешь остаться, и ты исчезнешь как те, что не дошли до берега. Никто не будет в обиде на тебя.

– Я не об этом, мне надо назад. Я должен кое-что сделать.

– Ты точно решил?

– Да. Мне надо.

– Хорошо, Мазгар, надеюсь, мы последний раз прощаемся?

– Наверное…

«…Я же говорил, что он в рубашке родился!» – услышал учитель и с изумлением узнал говорившего. Это был тот же врач-реаниматолог, что когда-то оперировал его.

– Как я здесь оказался? – спросил он.

– Привезли с приемного покоя.

– Кто? Когда? Надолго я тут? – прошептал он.

– Не знаем, какой-то парень тебя притащил, говорят, а у нас ты на неделю, не меньше. Пневмонию, слава Всевышнему, заблокировали. А повреждения тканей зашьют и дальше подлечат тебя в хирургии, куда мы тебя завтра переведем. А сейчас вот поставлю капельницу новую, и поспишь. С наступающим тебя Новым годом и, можно сказать, новой жизнью!

– И вас также! Спасибо большое, – сказал учитель и снова провалился в сон.

* * *

Анвар уже несколько дней как дал знать своей родне о том, как и где он устроился. И уже через пару дней к нему на работу в «Амбассадор» пришел человек и оставил на столе записку. Записка была от его старого знакомого Гусейна, который просил его о небольшом одолжении – встретить его и отвезти в город к врачу. Гусейн жаловался, что приболел, и что ему необходимо лечение. О времени и месте обещал сообщить позднее.

Зажав в руках записку, он сидел и думал о том, как быть. Страх перед неизвестностью, беспокойство за свою жизнь, за жизнь жены и дочери пересилил его, и он, хотя и с муками совести, но все же решил передать своего давнего знакомого односельчанина и соседа милиции. Подождав до вечера, он достал телефон, переданный ему при первой встрече, и нажал кнопку вызова.

– Аллё, раздался голос. – Слушаю.

– Это Анвар, у меня записка.

– Мы знаем, кто это, больше не повторяй, иди домой, как обычно, – раздалось в трубке.

По пути к дому его ожидала та же машина. Когда он поравнялся с ней, дверь открылась и его позвали в машину. Сидевший рядом прочитал записку, сфотографировал ее на свой смартфон и вернул Анвару.

– Молодец, – похвалил его оперативник, – держи нас в курсе, – и протянул ему конверт.

– Что это? – спросил Анвар.

– Это? Это деньги. Они твои, – и, видя нерешительность Анвара, и что тот стесняется взять, сложил конверт вдвое и засунул ему в боковой карман.

Когда Анвар пришел домой, он прежде чем зайти в комнату, дрожащими руками достал конверт и раскрыл его, там лежало две тысячи рублей. Выбросив конверт, он переложил деньги в карман и вошел. Дочка лежала в кровати и, шевеля ручками, как бы пыталась дотронуться до погремушек, висевших над ней, хотя в таком возрасте дети ничего не видят. Айша со счастливым видом наблюдала за ней и, заметив вошедшего мужа, обняла его и стала рассказывать, какая проказница их девочка, какая она умница, и он, наблюдая за ней и вместе с ней разделяя ее радость первыми успехами ребенка, с горечью заметил для себя, что он не заслуживает звание отца и мужа, предающего своих друзей и родственников, но утешил себя тем, что все делается для близких, и после кроткого рассказа о своих делах, о новостях на своей работе, он лег и притворился спящим.

Утром он, как всегда, пришел на работу, и первым его клиентом оказался тот же самый парень, что говорил с ним в той машине. Заказав чаю, он дождался, пока Анвар принесет чайник и чашку, и сказал: «По нашим сведениям, тебе сегодня скажут, где Гусейн собирается появиться. Мы будем неподалеку. Так что будь начеку и дай знать». И, допив чай, заплатив по счету, чтобы не вызывать подозрений, оперативник ушел. Анвар не знал ни имени, ни звания человека, с которым он общался, да и оно ему ничего не сказало бы, но, когда в обед к нему в кафе пришел связной и сказал, где он должен встретить Гусейна, он немедленно позвонил, и с этого момента они уже вместе с оперативником поехали в сторону гор, где, судя по всему, на семидесятом километре горной дороги он должен будет подобрать Гусейна. Прежде они заехали в отделение милиции, где он узнал, что милиционер в звании капитана и фамилия его Султанов. Он проинструктировал Анвара, как себя вести, попросил надеть бронежилет, и вскоре колонна из пяти машин двинулась в сторону гор.

Встреча с Гусейном оказалась для него очень тягостной, увидев с ним человека, Гусейн понял, что Анвар сдал его, и, мгновенно достав пистолет, выстрелил ему два раза в грудь и умудрился причем еще и легко ранить в ногу капитана Султанова. У него поплыло пред глазами, и все остальное время он просидел в машине, приходя в себя, грудь сильно болела, и, хотя пули пистолета Стечкина не пробили бронежилет, синяки на теле были огромные, и вдобавок врач определил, что у Анвара сломана ключица и треснуто ребро.

Раненого Гусейна ловили всю ночь и только к утру, когда вызвали вертолет, его удалось зажать в маленьком ущелье, и до него первым добрался тот же капитан Султанов. Он нашел старика с оторванной ногой, на которую Гусейн наложил жгут из своего же ремня, и видя, что тот уже почти в агонии, но соблюдая формальность, капитан предложил Гусейну сдаться.

– Подойди сюда, – попросил Гусейн.

– Сдаешься? – спросил капитан.

– Я сейчас умру, и у меня есть к тебе просьба. Ты знаешь обычаи, мы теперь кровники.

– Брось оружие, чтобы я видел.

– Вот, – ответил Гусейн, – бросаю, – и отбросил от себя автомат.

– А где Стечкин?

– Уронил где-то. Вот, смотри, – сказал лежавший на спине Гусейн и поднял руки.

– Ну, – спросил капитан, держа его на прицеле, – говори.

– У тебя Фейсбук есть?

– Что? – изумился капитан, – бредишь, что ли? Зачем тебе Фейсбук?

– Знаешь, я когда-то служил в Польше в Советской Армии, и, помню, зимой иногда мы специально перекапывали лыжни полякам, а те ломали свои лыжи и проклинали нас – оккупантов – на своем польском, – прохрипел Гусейн.

– И что?

– Ты напиши в Фейсбуке, что подохший сегодня Гусейн сожалеет об этом и просит извинения у поляков. Напишешь?

– Да.

– Спасибо, а теперь беги, – прохрипел Гусейн, достал из-за пазухи гранату и выдернул чеку, прижал к себе и выдохнул морозный воздух.