Онлайн книга «Подземный художник»
|
– А сюда билеты всегда есть! – философски заметила Тоня, кивая на погашенный Театр имени Гоголя. – Постоянно, – согласился Свирельников, даже не знавший о существовании такого театра. Потом, когда, миновав казаковскую церковь, где в ту пору располагались мастерские, они вступили на улицу Радио, Тоня кивнула на старинное, с колоннами, здание за узорной оградой. – Я сначала хотела сюда поступать. – А что это? – Областной педагогический. Но Валентин Петрович сказал, чтобы мы ерундой не занимались и подавали прямо в МГУ. – А кто это? – Мой дядя. Святой человек! – А отец у вас есть? – Конечно. Без отцов дети не появляются. Но он с нами не живет! – сообщила Тоня с той скорбной готовностью, с какой обычно в юности люди рассказывают о личных драмах своих родителей. – Разошлись? – уточнил Свирельников. – Да. Давно. Еще на целине. – Не сошлись характерами? – Нет, почему? Просто мама полюбила другого. – Да-а? – удивился он, с недоумением примеряя сказанное к своей семье и не представляя себе Зинаиду Степановну, любящую кого-то другого, кроме отца. – Да. Так бывает. – Значит, у тебя отчим? – спросил он, невольно переходя на «ты». – Нет… Мы живем вдвоем с мамой, – ответила Тоня, благосклонно не заметив этой фамильярности. – А-а, ну понятно… – кивнул Свирельников, ничего не понимая. – А ты с кем живешь? – С матерью, отцом и братом. – Полноценная советская семья? – иронически спросила она. – Да. А что? Они миновали МВТУ и оказались на небольшой площади. – А здесь морг! – таинственно сообщила Тоня, кивнув на приземистый одноэтажный дом, видимо флигель, оставшийся от прежней обширной усадьбы. – Хочешь посмотреть? – Что? – Мертвых… – Хочу, – ответил он, совершенно того не желая. – Только тихо! Они, крадучись, приблизились к низкому освещенному окну. Стекла были густо закрашены изнутри белилами, но в замазке нашлась дырочка. Тоня прильнула к ней, словно к глазку детского калейдоскопа с разноцветными стеклышками, потом нехотя уступила место курсанту. – Не бойся! – Я и не боюсь! – неуверенным голосом отозвался он. – Я не такое видел! Стекло было ледяное, и лоб от холода сразу онемел. В дырочку виднелась большая комната с двумя широкими оцинкованными столами. На одном лежал тучный труп, похожий на оплывшее желтое тесто, забытое на кухонной доске. Невозможно было понять: мужчина это или женщина… «Странно! – очнулся от воспоминаний Михаил Дмитриевич. – Очень странно!» Только сейчас, спустя много лет, он сообразил, что дырочку можно было проскрести в замазке только изнутри. Зачем и кто это сделал? – Я, когда маленькая была, сюда часто ходила… – сообщила Тоня, когда они двинулись прочь. – Зачем? – Я боялась смерти и хотела воспитать себя. – Воспитала? – Не очень… Но мама сказала, что, когда я вырасту, изобретут таблетки бессмертия. – И тебе тоже говорили? – Да! И тебе? – Ага! Они почему-то засмеялись, и Свирельников ощутил к этой девушке, которую и знал-то всего несколько часов, почти родственную привязанность. Наконец они дошли до четырехэтажного дома на углу Большой Почтовой и Рубцова переулка, спускавшегося к замерзшей Яузе. Светилось единственное окно на третьем этаже. – Мама не спит… – вздохнула Тоня. – Руга-аться будет! – А ты ее не предупредила? – Не-а! А ты где на Спартаковской живешь? – Рядом с Домом пионеров. – Где кинотеатр? – Да. – Я в Дом пионеров в кружок бальных танцев ходила. В седьмом и восьмом. – А я на трубе там учился. – Научился? – Нет. – Ну, пока! В театре увидимся. Она забежала в подъезд, а Свирельников побрел к себе на Спартаковскую. Утром, чуть свет, позвонил Веселкин: – Ну? – Что – ну? – Трахнул? – Больной, что ли? – А чего ж вы делали? – Мертвых смотрели. – Каких мертвых? – В морге. Целую неделю курсант Свирельников томился нетерпением, проклиная себя за то, что не попросил у Тони телефон, но на долгожданный спектакль опоздал: надел свой единственный выходной костюм и, когда завязывал шнурки, брюки лопнули в самом интересном месте – за отпуск он прилично отъелся на домашних харчах. Зашивать было некогда, хоть мать и предлагала, пришлось срочно влезать в опостылевшую форму. Влетев в зал после третьего звонка, в меркнущем свете он обнаружил всю их «группу захвата» в партере – в деликатном порядке: Синякин, Нина, Тоня, Веселкин. Между девушками зияло единственное на весь театр свободное кресло, сберегаемое специально для него. Появился Свирельников как раз в тот момент, когда какой-то контрамарочник, скорее всего студент «Щуки», нахально пытался занять его место. Махнув перед носом наглеца билетом, Миша рухнул в кресло и, наклонившись почему-то сначала к Нине, шепотом объяснил, что забыл документы, поэтому пришлось возвращаться. Затем он повернулся к Тоне и начал повторять то же самое, но она довольно резко оборвала: – Потом! На сцене уже появились Берлиоз с Иванушкой Бездомным. Но курсант Свирельников, не вникая в знаменитый спор о Христе, пытался понять совсем другое: если от Нины просто пахло хорошими духами да еще какими-то привлекательными женскими пряностями, то ее подруга источала совершенно особенный телесный аромат, одновременно будоражащий и успокаивающий. Казалось, этот запах он знал очень давно, чуть ли не с бессознательного детства. Потом появился Воланд со свитой, покатилась отрезанная голова председателя МАССОЛИТа, Маргарита, ухватившись за канат, заметалась над сценой, восхищая зрителей обнаженным антисоветизмом. И он увлекся спектаклем. В антракте Свирельников наконец рассмотрел Тоню на свету без пальто и шапки. Если она и была похожа на Надю Изгубину, то не внешними частностями, а скорее общим выраженьем – гордым и добрым одновременно. У нее оказалось круглое, серьезное лицо, большие темные строгие глаза, темно-русые волосы, стриженные «под пажа». (Очень модная в ту пору прическа!) Одета она была в черные широкие брюки и фисташковую кофточку из ангорки. Под кофточкой обнаруживалась весьма возвышенная грудь. А по поводу ее бедер Вовико незаметно, когда девушки отвернулись, с восхищением развел руками. Словом, студентка с покрасневшим на морозе носом, которую он провожал неделю назад домой, понравилась окончательно и бесповоротно. Огорчало только то, что вела она себя подчеркнуто холодно, точно не было никакой прогулки по ночной Москве, никаких откровенных разговоров и окна в морг. |