Книга Если настигнет проклятие, страница 118 – Ирина Ирсс

Виктор опускает оружие и смотрит на него, угрюмо уставившись на свой палец на курке. А затем он резко выкидывает винтовку, направляя её в область моей груди.

– Если пуля попадёт в сердце, то ты умрешь практически мгновенно для таких всемогущих, как ты. Мы ведём эту войну тысячи лет, и ты думала, что у нас нет оружия, чтобы с вами расправиться?

Виктор громко смеётся, покачивая винтовкой из стороны в сторону, но вряд ли кто-то здесь может принять его смех за искренний, из его звука сочится настоящий яд. Он снова нацеливает дуло на мою грудь.

– Я хочу тебя убить прямо сейчас, – рявкает он. – Позволить тебе истекать кровью до последнего удара твоего сердца. И я не знаю, заслуживаешь ты моего прощения или нет. – Губы Виктор косит безумная ухмылка. – Как думаешь, Даниил, она заслуживает прощения?

Я не вижу Даниила до тех пор, пока Виктор не оборачивается в пол корпуса и солдаты за его спиной не расступаются. Даниил медленно поднимает голову и смотрит в мои глаза. В его же глазах застыло сожаление. Я знаю, что он мне позволил убежать. Он дал мне шанс попробовать, и Виктор тоже об этом, наверняка, знает.

– Да, заслуживает, – отвечает уверенно Даниил, и в этот же момент Виктор нацеливает винтовку на него и стреляет.

Мой вырвавшийся крик раздирает горло болью и горечью. Красное пятно на груди Даниила расползается всё больше, когда он, шатаясь, падает на спину. Я слышу булькающие звуки в примесь с его попытками вздохнуть, даже сквозь эхо своего крика.

– Он выкупил твоё прощение ценой собственной жизни, – говорит Виктор с безучастным, скучающим выражением на лице, поворачиваясь обратно ко мне. – Ты мне нужна, но я не прощаю предательства, запомни это, Елена. Последний, кто пробовал от меня сбежать, был твой брат. И я, не раздумывая, отдал приказ его убить.

Холод голоса Виктора пронзает каждую клетку моего мозга, заставляя его очнуться, и та боль, что расползается в моей груди, намного сильнее агонии от яда.

Что?

– Брат? – шепчу я, едва волоча губами.

Я не могу в это поверить, вглядываюсь в застланные тьмой глаза Виктора, отыскивая хоть какие-нибудь ответы. Но ему я как будто больше не интересна. Он кивает о чём-то одному из тех солдат, что держат меня, и следующее, что я чувствую что-то острое в своей шее, прежде чем чернота становится всем, что меня окружает.

Глава 21

– Завтра! Обещаю, что завтра у тебя уже не будет права выбирать, и ты не сможешь продолжать срывать мою работу! – на пылких эмоциях бросает Александр перед тем, как выйти из камеры, и свет с интенсивно белого приглушается до слабых оттенков сероватых сумерек.

Он нервничает так со вчерашнего дня, но его открытые угрозы и проявление своей неустойчивой психики ничего не меняют. Я отказываюсь идти на компромисс. Это только он думает, что предлагает мне что-то заманчивое. Я не собираюсь питаться и заботиться о своём состоянии, чтобы после стать инкубатором.

Все прежние уговоры потеряли значимость. Больше нет манипуляции Виктора и моей надежды, что всё ещё может наладиться. Стать хотя бы переносимым.

То, что он собирается сделать со мной, называется – опытом. И я буду делать всё возможное, чтобы отсрочить его исполнение.

Хотя и мои откровенные протесты ничего не меняют. Александр всё равно накачивает меня чем-то вроде гормонов, ещё одной разработкой Виктора лично для меня. И так, как я – наполовину исправленная, благодаря своей полу-полукповности, со мной у них не должно возникнуть проблем, как с обычными Альфами.

Александр говорит, что вся причина в идентичности ген, как была у моих родителей. У Ордена есть даже теория на этот счёт, что наша связь – та самая, что Омеги испытывают к нам, – и является причиной положительного результата, которого они не могут добиться в пределах лаборатории, ставя эксперименты на совершенно незнакомых Омегах и Альфах.

Интересно.

То есть, по их теории, мои родители по-настоящему любили друг друга. И меня она радует.

Вторая же теория – мне категорично не нравится. Она заключается в том, что эта связь – ни что иное, как неспособность устоять нашему превосходству. Омеги испытывают желания поклоняться Альфам, как истинному Божеству. Другими словами, это – не любовь, а простая зависимость.

Но это неправда – я знаю, что испытывала к Алеку, а он ко мне.

Хотя… даже в этом иногда я теперь сомневаюсь. Что, если их теория верна?

С тех пор, как Александр сказал об этом, предположения не дают мне покоя.

Я всё думаю и прокручиваю воспоминания. Алек всегда говорил, что его тянуло ко мне с первых дней, как он почувствовал меня…

Бред. Я не разрешаю себе верить в подобное.

Хотя по правде, я просто боюсь, что могу лишиться последнего, что действительно есть у меня. Я потеряла остальное, оказывается, задолго до того, как об этом узнала.

Мой отец – мёртв.

Брат, Боже у меня был ещё и брат, – мёртв.

Родная мать – неизвестно.

А я – на тонкой грани от смерти.

Виктор не простит мне попытки сбежать. С тех самых пор, я больше не видела его ни разу. Странная мания: убедить меня в своей правоте – пропала. Больше нет желания переманить меня на свою сторону, навязав лживую доброжелательность и поддельную заботу обо мне.

Истинное отношение наконец-то вылезло наружу.

Я для него – всего лишь собственность, которую он создал когда-то для единственной цели, выгодной только ему. И он её добьётся любой ценой. Если я не сдамся сама, меня попросту отключат от разума. Но даже при таких, казалось бы, совершенно безнадёжных обстоятельствах, я не отпущу ничтожно крошечную надежду, что у них ничего не получится, и буду бороться до самого последнего собственного вздоха.

Темнота в камере нарастает, уплотняясь и расползаясь, словно тягучая смола надо мной. Проходит один час и тридцать восемь минут, сорок четыре секунды. Я знаю это точно, потому что не прекращаю вести счёт секундам. Пытаюсь найти в своей памяти что-то очень хорошее, чтобы скрасить ещё одну ночь. Но, оказывается, заставить себя вспомнить что-то приятное не так просто, когда тебя окружает настолько дерьмовая реальность.

Все воспоминания, напротив, пробуют, спасаясь, запечатлеться глубже туда, где их никто не сможет найти. Я пробую их уговорить вернуться хотя бы на некоторые мгновения, чтобы эта ночь не была такой одинокой, как внезапно происходит необъяснимое.

Красный свет взрывается над моей головой, интенсивно пульсируя в воздухе. Я не сразу понимаю, что это тревога, пока сила ударной волны толчком едва ли не сбрасывает меня с кровати.

Тревога.

Самая настоящая тревога.

В груди разбухает странное чувство, и я начинаю молиться, чтобы оно не было связанно с надеждой. Но поздно, я уже чувствую её слабовато бархатистое ощущение под ложечкой. Между лопаток волнующе свербит, принуждая тело хоть как-то задвигаться.