Книга Время вспомнить все, страница 48 – Андрей Воронин

– По-моему", Илларион, все твои дни рождения удавались, разве что, кроме того, в горах, когда нас накрыли душманы.

– О, да, о том дне рождения вспоминать не хочется. Сколько же это мне было?

– Сколько тебе было, – сказал генерал Глебов, – могу сказать точно: тридцать два. Как сейчас помню, ты тогда пошутил, что год остался до возраста Христа.

Но как видишь, ты пережил критический возраст, да и мы все – твои гости, живы.

– Не все живы, генерал, много наших и там осталось.

– Много, много.., лучше об этом не вспоминать.

– Вот и я говорю. Не хочется опять во все это окунаться.

– Но согласись, Илларион, сорок четыре года – это не тот возраст, когда можно начинать новую жизнь, не так уж много осталось.

– Кто знает, – Илларион опять улыбнулся, – сколько кому всевышний отмерил. Вот Аким жив.

– Но он новую жизнь не начал. Он по-прежнему ваш, спит и видит, что его позовут, и он опять будет заниматься тем, к чему привык и что знает. Ты же профессионал, Илларион, не зря же к тебе прилипли клички Инструктор, Ас? От них ты никуда не денешься, о тебе же в ГРУ легенды ходят, хотя многие и не знают, что Ас – это ты, Илларион Забродов.

– Наверное, генерал, им это знать не положено по уставу.

– Наверное, не положено.

Даже среди рослых и сильных мужчин майор Лев Штурмин выделялся и шириной плеч и ростом, и огромными кулаками, похожими на качаны капусты.

Правда, держался он среди полковников и генералов довольно-таки застенчиво, словно стеснялся своей силы.

Он походил на огромного породистого пса, который вдруг оказался в стае менее рослых собратьев и не изъявляет желание стать их вожаком.

Пил он немного, а вот закусывал с аппетитом. Единственным недостатком Льва Штурмина было то, что он много курил. Создавалось впечатление, что зажженная сигарета приросла к его пальцам, и он с ней не расстается. Никто из присутствующих не видел, как он прикуривает, как выбрасывает окурок – дымил непрерывно.

Забродов подошел к нему, убедившись, что генералы заняты разговорами, и махнул рукой Мещерякову.

Тот, извинившись перед Болотовой, с которой пытался кокетничать, подошел к двум мужчинам. Он уже догадался, о чем пойдет разговор.

– Ну, что, Лев, он с тобой уже поговорил? – кивнув на Забродова, произнес Мещеряков.

– Нет, полковник.

– Ну, тогда я скажу, если Илларион такой нерешительный. Ты же понимаешь. Лев, генералам сделать это легко: отдал приказ, поставил подпись на бумаге и механически ты оказываешься на месте Иллариона – на месте инструктора.

Забродов согласно кивнул и улыбнулся.

– А ему вы предлагали вернуться? – поинтересовался Штурмин.

– Не согласился, так что вся надежда на тебя.

– Место не сладкое, – произнес Лев Штурмин.

– Да, Лев, не сладкое, – согласился Забродов.

– Наверное, если бы было хорошее, ты бы не ушел с него.

– Да нет, Лев, дело не в этом. Уходить надо всегда чуть раньше нужного, чтобы о тебе пожалели.

– Вот это-то и плохо. Я-то понимаю, – негромко говорил майор Штурмин, – я не смогу заменить на этом месте Забродова.

– А вот он так не считает, – вклинился, перебивая майора, полковник Мещеряков и, тронув за плечо Иллариона, посмотрел ему в глаза, дескать, что молчишь, давай, поддержи меня.

Забродов только пожал плечами:

– Решать, в конце концов, Штурмину. А я даже советовать ничего не хочу.

– Как это не хочешь? Ты же сам мне сказал, что лучшей замены, чем Штурмин, не видишь.

– Я не вижу. Но я – это одно, а те ребята, – Забродов кивнул головой в сторону сгрудившихся у костра, – у них свои интересы, свои мысли.

– Да-да, Штурмин, – заговорил Мещеряков, обращаясь к майору по фамилии, – ты мужик бывалый, как раньше говаривали, вся грудь в крестах и голова пока не в кустах, а на плечах.

– Медали – это одно, – рассудительно произнес Штурмин, – ордена, медали, благодарности… Да, я хлебнул, на пятерых хватит. Но одно дело, самому действовать, а совсем другое – учить. Там отвечаешь за них.

– А что, разве ты не отвечал за своих парней?

– Отвечал, конечно, – произнес Лев, – но они были не моими учениками, их Забродов до этого натренировал. И случались моменты, когда я видел, его ребята знают побольше меня. Но мало того, что знают, а и умеют побольше.

Подобная похвала грела душу Иллариону Забродову, но он продолжал сидеть на краю деревянной скамьи с непроницаемым лицом. Выражение было таким, словно разговор полковника и майора его абсолютно не касался, словно он сидит на троллейбусной остановке, а рядом с ним беседуют два посторонних человека.

Вот сейчас подъедет троллейбус, с шумом откроется дверь, он войдет, возьмется рукой за поручень и лишь увидит, как за стеклом спорят двое мужчин, каждый из которых по-своему прав, у каждого есть свой резон.

– Ну, что ты молчишь, черт тебя подери, Илларион? – уже начал злиться и нервничать Мещеряков.

– Ты же сам понимаешь, не хочу я, чтобы человек не по своей воле, а приказом…

– Так и я же не отдаю приказ. Зато ты его можешь убедить.

– Лев, я тебя убеждаю, – улыбнулся Илларион и, подняв правую руку, поводил перед лицом Штурмина. – Смотри внимательно на мои пальцы, смотри на кончики пальцев, – говорил Илларион вполне серьезным тоном, которому трудно было не поддаться.

Хохот разбирал Штурмина, но он продолжал сидеть с непроницаемым лицом. И вдруг почувствовал, что у него начинает кружиться голова, словно бы гипноз и в самом деле подействовал, и он вот-вот грохнется с лавки прямо на землю.

– Кончай, Илларион! Шаман чертов! В самом деле, голова кругом пошла.

– Я его убедил, – замогильным голосом произнес Илларион, и его правая рука застыла уже перед лицом Мещерякова.

– Пошел к черту! – крикнул полковник ГРУ Мещеряков, схватив Иллариона за руку, положил ладонь на стол, придавил сверху кулаком.

– А, Мещеряков, боишься! Не любишь гипноза, не любишь оккультные науки, а зря. Если бы ты в этом деле разбирался, ты бы сам Штурмина загипнотизировал, он бы все подписал. И подпись была бы не поддельная, а самая что ни на теть настоящая. Сделал бы из него зомби.

Майор Штурмин тряхнул головой:

– Слушай, Илларион, а что ты сделал? У меня в голове шумит.

– Поколдовал немного.

– А если серьезно? Научи!

– Если серьезно, то капнул тебе в водку, сам знаешь чего…

– Клофелина, что ли?