Книга Анабиоз, страница 7 – Сергей Палий, Алексей Гравицкий

Я поплелся следом. Куда теперь? Домой? Наверное, домой. Только, что там с этим домом? Есть ли он еще, или развалился? Да и чего там делать по большому счету? Мамы нет, а…

Эля! Мысль ударила в темечко и окатила до пяток ледяным душем. Надо скорее добраться до города. Если мама летела в самолете, то Эля должна была сидеть дома.

Воспоминания проявлялись медленно и нечетко. Словно с трудом вынимались из каких-то запредельных глубин чужой, крепко подзабытой жизни.

Ну да. Мы с Борисом поехали провожать маму во Внуково. Потом у Бориса были намечены какие-то деловые встречи, а у меня один клиент, и вся вторая половина дня посвящена Эле. Легкий перекус в итальянском ресторанчике, кино и домой. Ужин при свечах с приятным продолжением, благо, мамы дома нет, а Эля догуливает последнюю неделю отпуска. Все было заранее спланировано.

Хочешь посмешить бога, поделись с ним своими планами. Кажется, я не раз думал о том, что если б мама не приходила домой без предупреждения, было бы счастье. Сейчас желание исполнилось, а вот счастья не прибавлялось.

Не будет мамы. Не будет итальянского ресторанчика и ужина при свечах. Ничего не будет.

Только бы Эля была жива.

— Куда мы идем? — спросил я, не выпуская мысли из головы.

— В город, — не оборачиваясь, ответил Борис. — А что, есть другие предложения?

— Нет. Мне надо найти Элю.

Брат кивнул, но понять, с чем он соглашается, было невозможно. Не то хотел сказать «да, надо», не то «да, найдем», не то вовсе «да ищи ты кого хочешь».

Какое-то время шли молча. Борис топал вдоль отбойника, разве что рукой за него не держался. Дорога серой изувеченной лентой тянулась вперед. По краям ее торчали загородки шумоуловителей и буйной порослью перли кусты. Шуршали на ветру. А может, кто-то там лазал, приглядываясь к двум людям на дороге.

— Борь, давай на обочину отойдем, — предложил я.

— Зачем?

— Нас здесь видно со всех сторон. Не стоит лишнее внимание привлекать.

— Нам здесь тоже видно всё, во все стороны. Если какая дрянь на нас кинется, ей сначала придется четыре полосы перемахнуть. А это незаметно не сделаешь. Чего ты кипеш развел?

Чего? Хороший вопрос. Просто молча идти через всю эту помесь сюрреализма с театром абсурда страшно. Но не скажешь же младшему брату, что у меня очко играет.

— Ну, все-таки дорога, — пробормотал я.

— Не боись, — ответил Борис спокойно, без сарказма, — машин здесь нет. Вернее, они больше не ездят, — поправился он и зашагал к двум переплетенным между собой легковушкам.

Машины не ездят, факт. Какие-то побились настолько, что не до езды — в утиль прямым ходом. Какие-то, как Борькина «аудюха», встали тихо, без особых повреждений, но работающие двигатели выжали топливо под ноль и застыли. Теперь, должно быть, уже навсегда.

Бензин-то долго не хранится.

Сколько именно хранится бензин, я не помнил, если вообще когда-то знал. Но он же вроде испаряется, или выдыхается, или что там с ним происходит от долгого хранения?

К тому же проржавело и сгнило все, что могло проржаветь и сгнить…

С близкого расстояния в покореженном железе проступили узнаваемые очертания. То, что стояло позади, было когда-то шестой «маздой». Символика на багажнике никуда не делась, хоть и не сверкала хромом. Передняя часть «мазды» превратилась в металлический фарш. Развороченная морда сплелась с такой же изуродованной задницей чего-то мелкого и, судя по корявости исполнения, отечественного. «Ока»?

Я зашел сбоку. Внутри неприятно съежилось, сердце заухало. Это была не «Ока», а «девяносто девятая». Только задницу ей смяло так, что багажник уехал в салон, а заднее сидение ушло под переднее. Смотреть, что внутри, смысла не имело. Живыми из таких консервных банок не вылезают.

Но Борис уже отпер водительскую дверцу и ковырялся в салоне. Главное, самому туда не лезть.

Я поспешно сглотнул подступившую слюну и отвернулся к «мазде». Ее лобовое стекло осыпалось, с водительской стороны на капот вывалилось нечто, похожее на грязный гнилой мешок.

Понимание того, что этот мешок вовсе не мешок, а останки водителя, пришло не сразу. Что-то с ними было не так, с этими останками… Головы у них не было, вот что!

Снова замутило. Я длинно сплюнул на асфальт и отошел в сторону.

Борис, наконец, вынырнул из «девяносто девятой», легко хлопнул дверцей. Та не закрылась, что-то ей помешало. Свесившаяся рука мертвого водителя: тлен и кости, но этого хватило, чтобы дверь отскочила. А может, она вообще не могла закрыться, кузов-то наверняка повело. Так или иначе, это взбесило казавшегося спокойным брата.

Он резко хлопнул дверцей второй раз, третий. На четвертый она распахнулась во всю ширь, демонстрируя сгнившее тело. С этим все было нормально.

И голова на месте, и оскал через истлевшую плоть проступает, как в дешевом фильме ужасов.

Рот в который раз наполнился слюной. Стараясь задавить рвотный позыв, я чаще задышал и невероятным усилием сглотнул, проталкивая назад то, что лезло наружу, хотя лезть там было уже нечему.

У брата проблем с желудком, кажется, не возникало. Он яростно пнул ногой останки, плюнул и, не пытаясь больше захлопнуть дверь, развернулся ко мне.

Глаза бешеные, складка поперек лба теперь еще глубже. А ведь все его спокойствие — лишь усилие воли. Изнутри Бориса ой-ей-ей как корежит!

От понимания, что брат не железный, почему-то стало легче.

— Борь, не надо.

— Что не надо? — хрипло рыкнул Борис. — Я к аэропорту ходил, там то же самое. И здесь та же фигня. Везде одно и то же. Трупы.

— Они умерли, мы живы. Радоваться надо.

— Вот именно, — огрызнулся Борис. — Эти гады попередохли, а я за каким-то хреном живой. Один среди кучи дохлых ублюдков. Радости полные штаны.

— Ты не один. — Я попытался поддержать его, чувствуя какую-то потерянную еще в юношестве, почти материнскую нежность к младшему брату.

Борис хотел что-то ответить. Лицо его напряглось, скулы заострились, с языка уже готово было сорваться нечто хлесткое, как удар плети, но брат передумал. Выдохнул и зашагал прочь.

Мы шли. В побитые машины больше не заглядывали. Борис, кажется, перестал интересоваться их содержимым, а я с самого начала не особо любопытничал.

Сколько мы так шли, точно не знаю. Кажется, не очень долго. Я топал за братом, стараясь двигаться след в след. В этом не было никакой необходимости, но мне почему-то казалось, что оно успокаивает. Во всяком случае, такая манера передвижения позволяла хоть на чем-то сосредоточиться.

От мыслей, впрочем, это занятие отвлекало не сильно. Что все-таки произошло? Что делать дальше? Что пить? Что есть? Тошнота отступила, и жрать теперь хотелось просто зверски. А еще этот итальянский ресторанчик и ужин при свечах. Воистину, хочешь посмешить бога, поделись с ним планами. Поделился. Посмешил…