Онлайн книга «Бесов нос. Волки Одина»
|
– Это не хрень, Саша. Так финны их называют. Карелы говорят: «вют-ава». Лопари – «ву-мурт»… Погранцы, так скажем. Чтобы тебе было понятнее. – Погранцы?.. То есть пограничники?!.. Какие здесь могут быть, блин, пограничники?!.. Не делай мне смешно! Давай, поворачивай. – Если я говорю, что нельзя, то, значит, нельзя! – вдруг резко объявил Драйвер. Трулль удивился, и улыбка исчезла с его лица. – Я потом тебе объясню, Саша, почему мы сегодня туда не поехали, – уже не так сурово сказал Петрович. Ведущий прищурился. – Не надо нам никуда поворачивать, Сашка! У нас сейчас здесь клевать начнет! – вдруг радостно воскликнул Драйвер. Все так же щурясь, Ведущий посмотрел на часы и спросил: – Через сколько «сейчас», не подскажешь? – Через четыре минуты, – бойко ответил Драйвер и добавил: – Можешь включать счетчик. – Ну гляди, Петрович. Если через четыре минуты будет облом, я начну думать, что ты не хайповый драйвер, а какой-нибудь чепушильный люмпен. – Не начнешь, Сань! Хоть к бабке не ходи, – сказал Драйвер и хитро подмигнул Профессору. Ведущий обернулся к Сенявину и, одарив того фирменной улыбкой, объявил: – Закончилась наша рекламная пауза. Прошу вас, маэстро! Нечто весьма неприличное пришло на ум Андрею Владимировичу, и он, оттолкнувшись от этого неприличного, решил подыграть этим двум клоунам – так ему вдруг подумалось о Ведущем и Драйвере. – Насколько я помню, – заговорил Профессор, – мне было предложено вспоминать портреты наших деловых людей. Мне их много припомнилось. Но учитывая, что у меня есть только четыре минуты… Всего два портрета. Опять-таки из русской классики, чтобы побезопаснее. Один – от Островского и один – от Достоевского. Любуйтесь, господа! Павлин Павлиныч Курослепов, олигарх, как их теперь народ называет. Городничий Градобоев его распекает: «Что вы за нация такая?! Другие боятся сраму, для вас же это первое удовольствие. Честь-то ты понимаешь, что значит?!» А купец эдак удивленно в ответ городничему: «Какая такая честь? Нажил капитал, вот тебе и честь. Чем больше капиталу, тем больше и чести»… А теперь извольте из Достоевского! В «Братьях Карамазовых» прокурор Ипполит Кириллыч в своей обвинительной речи, говоря от имени русских людей, восклицает: «Мы не жадны, нет, не жадны! Однако же…» Вот тут, друзья мои, попрошу вашего внимания. Потому что это его «однако же», на мой взгляд, дорогого стоит! «Однако же, – говорит прокурор, – подавайте нам денег, больше, больше, как можно больше денег, и вы увидите, с каким презрением к презренному металлу мы разбросаем их в одну ночь в безудержном кутеже!»… Два раза «презрение». Так у Достоевского. Я правильно процитировал. И обратите внимание: раз они сами деньги, презренный металл, презирают, но так его жаждут, чтобы потом с презрением разбрасывать, то сам собой напрашивается вопрос: эти плутократы, как я их называю, потому что олигархов в России не было, нет и не может быть, как я вам позже постараюсь показать, – эти, говорю, плутократы не презирают ли они втайне и свое богатство, и свою честь, которую они в этом богатстве хотят увидеть, и самих себя, наконец, презирают и собой брезгуют! Они ведь тоже – народ, наш, русский, российский. И еще разобраться надо, кто из нас более русские – бедные или богатые. Потому как богатые… – Ну ты даешь, Петрович! – вдруг крикнул Ведущий, вновь прерывая Профессора. Сенявин не сразу сообразил, при чем тут Петрович. И лишь когда, оглядевшись, увидел, что Драйвер приглушил мотор, что Ведущий держит в руках спиннинг и вращает катушку, догадался, что наконец клюнуло, и Трулль эту поклевку первым заметил. Профессор вскочил и хотел подойти к Ведущему, но Драйвер преградил ему дорогу. – Погодите. Этот первый, Павлиныч, он будет откуда? Я не услышал. Или вы не сказали. «Нашел, когда спрашивать?!» – сердито подумалось Профессору. – Да не волнуйтесь! – продолжал Петрович. – Саша, красава, сам справится. А я вот могу забыть. Надо же так придумать! Не просто Павлин, но еще Павлиныч и Курослепов. Если кому рассказать, ни за что не поверят. Как пьеса-то называется? – «Горячее сердце», – буркнул Профессор и попытался обойти Петровича. Но тот снова оказался на пути у Сенявина. – Погодите, я сейчас запишу. Это правда Островский? – Островский! Островский! Да отойдите же наконец! – уже закричал Профессор. – Понял! Отошел! – тоже закричал Драйвер и отошел как раз в ту сторону, с которой пытался его обогнуть Профессор. – Где тут у вас сачок?! – крикнул Сенявин. – Сачка у нас нет. У нас есть патсак, – Драйвер опять заговорил с угорским акцентом. – Ну, подсачник, подсачник, где он?! – Сичас токко сапишу и там вам патсачик. Он и впрямь сел на водительское кресло, достал из ящичка клочок бумаги, шариковую ручку и принялся записывать. И вдруг… Это его мгновенное движение Профессор прозевал, потому что с возмущением отвернулся от Драйвера. Молниеносно Петрович оказался возле Ведущего, уронил вдоль борта зеленую сетку подсачека, а потом поднял за древко, как горнист поднимает горн. – Тема! – одобрил Ведущий. – Ты тоже не вату катал, – откликнулся Драйвер. – Тут было изи. – Изи, не изи, а я говорю: музыка! Короткими умелыми движениями Драйвер освободил пойманного лосося от крючка; извлек большую рыбину из подсачека; держа ее на вытянутых руках, показал сначала Мите, затем Профессору, потом Ведущему; следом за этим поднес ее голову к своему лицу, некоторое время глядел ей в глаза, а после взял и осторожно поцеловал в морду. Будто от этого поцелуя, лосось встрепенулся, вырвался из рук Петровича, сверкнул в сторону борта и упал в воду. «Доигрался! Допрыгался! Довыпендривался! Клоун!» – злорадно пронеслось в голове у Профессора. – Я не понял, Петрович, – через некоторое время признался Ведущий. – Ну, Саш, это самое, со всяким может случиться. – Совсем не понял. – Ну, не зачетный он был. Так давай скажем. – Как незачетный? Килограмма на два. Не меньше. – Ну, тогда, как у Пушкина. Лосось мне говорит: «Отпусти меня, старче, в море». – Не хорошо все валить на поэта. – Ну, Сань, у нас такая традиция – первую рыбу надо отпустить, чтобы она привела за собой других. – Что-то меня стали утомлять ваши традиции, Петрович. – Ну, извини, Саш. Обмен мнениями на этом закончился. И тут Митя рванул со своего места, одну руку прижав к пояснице, а другой прикрывая рот, потому что сразу закашлялся. Сотрясаясь от кашля, он подобрался к Петровичу и прохрипел: |