Онлайн книга «Ленька Пантелеев»
|
Он начинал понимать, что что-то случилось. Один раз, когда Стеша поила его холодным клюквенным морсом, он набрался сил и шепотом спросил у нее: — Что?.. Она поняла, засмеялась и громко, как глухому, сказала: — Наша власть, Лешенька!.. Он не сразу понял, о чем она говорит. Какая «наша власть»? Почему «наша власть»? Но тут, как это часто бывает после болезни, какой-то выключатель повернулся в Ленькиной голове, яркий луч осветил его память, и он вспомнил все: вспомнил матросов-большевиков из гвардейского экипажа, вспомнил, как он крался за Стешей по Садовой и по Крюкову каналу, вспомнил и сундучок, и замок, и энциклопедический словарь Брокгауза… Уши у него загорелись, и, приподнявшись над подушкой, он с жалкой улыбкой посмотрел на горничную и прошептал: — Стеша… простите меня… — Ничего, ничего… Полно вам… Лежите! Глупенький вы, — засмеялась девушка, и Леньке вдруг показалось, что она помолодела и похорошела за это время. Таким веселым и свободным смехом она никогда раньше не смеялась. В это время за дверью «темненькой» кто-то громко закашлялся. — Кто это там? — прошептал Ленька. — Никого там нет, Лешенька. Лежите, — засмеялась девушка. — Нет, правда… Кто-то ходит. Стеша быстро нагнулась и, пощекотав губами его ухо, сказала: — Это мой брат, Лешенька! — Тот? — Тот самый. Ленька вспомнил фотографию с обломанными углами и усатого человека в круглой, похожей на пирог шапке. — Он жив? — Живой, Лешенька. На три дня из Смоленска приезжал. Сегодня уезжает. Скрипнула дверь. — Стеня, можно? — услышал Ленька мягкий мужской голос. Стеша кинулась к двери. — Ш-ш… Ш-ш… Куда ты, колоброд? Разве можно сюда?! — Ты куда, коза, мою кобуру от браунинга засунула? — негромко спросил тот же голос. — Какую еще кобуру? Ах, кобуру?.. Ленька приподнял голову, хотел посмотреть, но никого не увидел — только услышал легкий запах табачного дыма, просочившийся в комнату. А вечером он опять проснулся. Разбудил его шепелявый старческий голос, который с придыханием проговорил над его изголовьем: — Бедный маленький калмычонок… В какое ужасное время он родился!.. Он открывает глаза и вздрагивает. Он видит перед собой страшное, черное, выпачканное сажей лицо. Кто это? Или что это? Ему кажется, что он опять бредит. Но ведь это генеральша Силкова, старуха вдова, живущая во флигеле, в шестом номере. Он хорошо знает ее, он помнит эту маленькую чистенькую старушку, ее румяное личико, обрамленное траурной кружевной наколкой, ее строгую, чинную походку… Почему же она сейчас такая страшная? Что с ней случилось? Остановившимся взглядом он смотрит на старуху, а она наклоняется к нему, часто-часто мигает маленькими слезящимися глазками и шепчет: — Спи, спи, деточка… Храни тебя бог!.. И страшная костлявая рука поднимается над Ленькой, и грязные, черные, как у трубочиста, пальцы несколько раз крестят его. Он вскрикивает и закрывает глаза. А через минуту слышит, как за ширмой мать громким шепотом уговаривает старуху: — Августа Марковна!.. Ну, зачем это вы? Что вы делаете? Ведь, в конце концов, это негигиенично… В конце концов, заболеть можно… — Нет, нет, не говорите, ма шер, — шепчет в ответ старуха. — Нет, нет, милая… Вы плохо знаете историю. Во времена Великой революции во Франции санкюлоты, голоштанники [20], именно по рукам узнавали аристократов. Именно так. Именно, именно, вы забыли, голубчик, именно так. Голос у генеральши дрожит, свистит, делается сумасшедшим, когда она вдруг начинает говорить на разные голоса: — «Ваши ручки, барыня!» — «Вот мои руки». — «А почему ваши руки белые? Почему они такие белые? А?» И — на фонарь! Да, да, ма шер, на фонарь! Веревку на шею и — на фонарь, а ля лянтерн!.. На фонарь!.. Генеральша Силкова уже не говорит, а шипит. — И к нам придут, ма шер. Вот увидите… И нас не минует чаша сия… Придут, придут… «Кто придет?» — думает Ленька. И вдруг догадывается: большевики! Старуха боится большевиков. Она нарочно не моет рук, чтобы не узнали, что она — аристократка, вдова царского генерала. Его опять начинает знобить. Делается страшно. «Хорошо, что я не аристократ», — думает он, засыпая. И почему-то вдруг вспоминает Волкова. «А Волков кто? Волков — аристократ? Да, уж кто-кто, а Волковы, конечно, самые настоящие аристократы…» …Он спит долго и крепко. И опять просыпается от грохота. Кто-то властно стучит железом о железные ворота. На улице слышатся голоса. Из маминой спальни, куда на время переселились Вася и Ляля, доносится детский плач. — Стеша! Стеша! — приглушенно кричит Александра Сергеевна. — Что там случилось? Голубушка, подите узнайте… — Хорошо, Александра Сергеевна… сейчас… узнаю, — спокойно отвечает Стеша, и слышно, как в «темненькой» чиркают спичками… Шлепают босые Стешины ноги. Через минуту на кухне хлопает дверь. Ленька лежит, не двигается, слушает. На улице и во дворе тихо, но воспаленному воображению мальчика чудятся голоса, выстрелы, стоны… Опять хлопнула дверь. — Стеша, это вы? — Я, барыня. — Ну, что там такое? — Да ничего, барыня. Матросы и красногвардейцы ходят. С обыском пришли. Оружие ищут. — Куда же они пошли? — В шестой номер, к Силковой. — Боже мой! Несчастная! Что она переживает, — со вздохом говорит Александра Сергеевна, и Ленька чувствует, как у него от ужаса шевелятся на голове волосы, или, вернее, то, что осталось от них после стрижки под нулевую машинку. «На фонарь! На фонарь!» — вспоминается ему шепелявый шепот генеральши. Он сбрасывает одеяло, садится, ищет в темноте свои стоптанные ночные туфли. Ему страшно, он весь трясется, но в то же время он не в силах превозмочь жадного любопытства и желания увидеть своими глазами последние минуты несчастной генеральши. Он не сомневается, что она уже висит на фонаре. Он ясно представляет ее — чинную и строгую, висящую со сложенными на груди руками и с молитвенным взором, устремленным в небеса. Накинув на плечи одеяло и шатаясь от слабости, он пробирается на цыпочках в прихожую, единственное окно которой выходит во двор. Перед самым окном растет тополь, под тополем стоит газовый фонарь. |