Книга Ленька Пантелеев, страница 60 – Алексей Пантелеев

Ленька дошел до конца деревни, постоял, посмотрел, как догорает закат за вершинами Принцева леса, озяб и повернул обратно. И уже на обратном пути, подходя к кривцовскому дому, он вдруг заметил, что из трубы этого дома идет дым, летят в небо веселые красные искры и что окна избы ярко, по-праздничному озарены.

В первую минуту мальчик испугался, не понял, что случилось. Но вот он вскочил на кособокую завалинку, заглянул в окно и от радости даже засмеялся тихонько.

В избе топилась печь. У шестка ее стояла, склонившись, Фекла Семеновна, наливала в корчагу воду. А за столом, вполоборота к окну, резко освещенный пламенем печки, сидел Василий Федорович — похудевший, осунувшийся, по-городскому стриженный, но тот же милый, чуть-чуть сутулый, смугловатый, весь какой-то золотисто-хлебный и ни на кого другого не похожий… Он ел из деревянной миски, не спеша разминал деревянной ложкой картофель и разговаривал с Симковым и с худощавым, похожим на Фритьофа Нансена человеком в военной форме, которого Ленька уже не один раз видел в деревне.

Ленька хотел постучать в окно и не решился. Несколько минут он ходил под окнами, несколько раз влезал на завалинку, потом поднялся на крыльцо, постоял, потрогал пальцем замок, ненужно висевший с невынутым из скважины ключом, и вдруг вспомнил что-то, ахнул и побежал домой.

В сенях за пустым бочонком, где летом держали квас, был спрятан у него завернутый в рваную мешковину заветный бидончик.

Прежде чем снова выбежать на улицу, Ленька распахнул дверь в горницу и крикнул:

— Няня!

— Ась? — откликнулась старуха.

— Угадайте!

— Что угадайте?

— Василий Федорыч приехал.

— Стой! Погоди! Где? Когда? — засуетилась старуха, но Ленька уже хлопнул дверью и минуту спустя бежал по улице, не глядя под ноги, вляпываясь в лужи, боясь, что он опоздает, что Василий Федорович уедет, уйдет, что он не застанет и не увидит его.

На полдороге он чуть не налетел на людей, шедших ему навстречу.

— Знаю, видел я этого хрена, — говорил один из них. — Как же… помню… капитан первого ранга Колчак. В одиннадцатом году на крейсере у нас…

— Добрый вечер, дядя Игнат! — радостно гаркнул Ленька, узнав голос Симкова.

— Вечер добрый, — ответил тот, не останавливаясь.

Прежде чем войти в избу, Ленька еще раз заглянул в окошко. Феклы Семеновны в горнице не было. Не сразу увидел он и председателя. Василий Федорович стоял в тени, в углу, перед книжной полкой и, наклонив голову, сдвинув брови, сосредоточенно разглядывал, вертел указательным пальцем маленький школьный глобус.

С женой его Ленька столкнулся на крыльце. Фекла Семеновна выходила с коромыслом по воду.

— Здравствуйте, Фекла Семеновна! — крикнул Ленька, взбегая по ступенькам ей навстречу.

— Кто это? — не узнала она. И вдруг загромыхала и ведрами и коромыслом, распахнула дверь и закричала через большие темные сени:

— Василий Федорыч… встречай… еще гостя бог послал!..

— Кто? — послышался знакомый голос.

Ленька пробежал сени, приоткрыл дверь:

— Можно, Василий Федорович?

Кривцов стоял у стола, по-прежнему держа в руке маленький, как недозрелый арбуз, глобус. И лицо его и глобус были ярко озарены пламенем печки.

— Кто там? — сказал он, откидывая голову и прищуриваясь.

— Это я…

— А-а-а! Очень рад, — заулыбался Кривцов, ставя на стол глобус и делая неуверенный, ковыляющий шаг навстречу Леньке. — Вы здесь еще, оказывается? А я думал, — вы уже в Питере.

— Нет, — смущенно улыбаясь, забормотал Ленька, — мы не уехали. В Петрограде ведь голод. Мы, может быть, на юг поедем.

Председатель держал его руку в своей, рассеянно слушал мальчика и кивал головой.

— Ну, ну. Превосходно. А с Хорькой у вас как? Помирились? Нет? А мамаша как? Здорова?

— Василий Федорыч, — сказал Ленька. — А вы поправились? Совсем?

— А чего ж мне?.. Поправился, конечно. Мы ведь, вы знаете, гнемся, да не ломимся. Это ведь про нас, про наше русское мужицкое племя сказано: цепями руки крючены, железом ноги кованы… Только вот с ногой неважно обстоит. Видали, что получилось? — Сильно прихрамывая, Кривцов прошелся по избе.

— Дюйма на полтора покороче стала.

— Василий Федорыч, — краснея, сказал Ленька. — А я вам подарок принес.

— Какой? Что? Бросьте вы.

— Нет, нет, возьмите, пожалуйста, — умоляюще проговорил Ленька, протягивая председателю завернутый в мешковину бидончик.

— Что это?

— Нет, вы газвегните, — сказал Ленька. Но не выдержал, не дождался, пока председатель развернет пакет, и сам объявил:

— Богдосская жидкость!

— Какая? — не понял Кривцов. — Богодуховская? А-а-а!.. Вон оно что!..

Лицо его по-детски просияло.

— Бордосская жидкость?! Постойте, это где же вы ее взяли?!

Смущенно улыбаясь, Ленька рассказал, где и при каких обстоятельствах ему удалось раздобыть помидорное лекарство.

Кривцов негромко посмеялся в бороду.

— Ну, спасибо, друг. Уважил, порадовал. Дай я тебя… дай я тебе руку пожму.

Он еще раз с удовольствием перечитал надпись на стертой, поцарапанной этикетке, побултыхал бидончик, прикинул его на вес.

— Н-да, брат. Великолепная вещь. Но только боюсь, дорогой, что мне сейчас не до помидоров будет.

— Ну конечно, — понимающе заметил Ленька. — Ведь осень уже…

— Осень-то осень… Да не в этом, дружок, дело. Придется ее, пожалуй, на полочку поставить до поры до времени. Как вы думаете, года два-три постоит, не испортится?

— Не знаю. Зачем же так долго?

— Пожалуй, не испортится. Запаяна ведь. А?

Василий Федорович, прихрамывая, подошел к полке, раздвинул книги и сунул на освободившееся место бидончик. Потом повернулся к Леньке, провел ладонью по своим коротким, стриженным под польку волосам и, застенчиво кашлянув, сказал:

— А меня вы поздравить можете.

— С чем?

— В коммунистическую партию вступил.

— Как?! Вы разве не были?

— Не был, представь себе. Тридцать шесть лет в беспартийных мечтателях ходил. А оказалось, что для мечтаний сейчас не время. Слыхали небось, чего она сделала, эта паскуда?

— Кто?

— Каплан!..

— Да, я знаю, — нахмурился Ленька. — Ленина чуть не убила.

— Ле-ни-на! — повторил Кривцов, подняв над головой указательный палец.

Таким и запомнил его навсегда Ленька. Председатель комбеда стоит посреди избы, за спиной его жарко пылает русская печь, постреливают в ее большой огненной пасти сухие поленья, и все вокруг озарено ярко-розовым полыхающим светом — и черные задымленные стены, и темные, заклеенные полосками газетной бумаги окна, и половина бородатого смуглого лица, и грозно поднятый над головой указательный палец.