Книга Наследие джиннов, страница 48 – Элвин Гамильтон

— Ты не стал её жечь. Почему? — В памяти всплыла его ненависть к Бахи. — Не верил, что мятежник может молиться Всевышнему?

— Просто я знал, что там не может быть галанов.

— Галанов? — в изумлении переспросила я. — Но почему… — В голове внезапно прояснилось. Дассама была не только оплотом сторонников Ахмеда, но и основной военной базой иноземцев! Выходит, султан и от них хотел очистить Мирадж. — Вот, значит, как.

Медная маска снова кивнула.

— Султан сказал, что Всевышний разгневан на чужеземных еретиков и надо вернуть наши пески мираджийцам. Галаны забрали слишком много власти, они порабощают нас, присваивают наше оружие…

«И наших женщин», — подумала я. Голубые мундиры — главное бедствие этой страны. Вспомнилось, как мы с Ахмедом в его шатре гадали о планах султана. Как глупо, как наивно! Оману нет дела до жалкой кучки идеалистов, мечтающих о лучшем мире, он сам хочет исправить мир, просто не собирается ни с кем делиться.

За окном вагона что-то мелькнуло. Синие крылья! Гигантская птица рухх кружила над поездом.

Синие глаза под маской проследили за моим взглядом, но Изз, к счастью, уже успел подняться выше.

— Ты сам из Садзи, верно? — поспешила я спросить, отвлекая его внимание, потом отделилась от двери и принялась ходить взад-вперёд вдоль ресторанной стойки. Солгать нельзя, но обмануть всегда можно. — Ты говоришь совсем как у нас в Захолустье… — Меня вдруг осенило. Железные копи! Кусочки мозаики вставали на свои места. Недаром в памяти крутилось что-то знакомое, когда мы пробирались по сгоревшей Дассаме на другом краю Песчаного моря. — Там, в Садзи, был не случайный взрыв — это сделал ты!

— Да. Тогда и проявился мой дар! — Нуршем величественно поднялся и воздел закованные в броню руки, словно святой отец во время проповеди. — В тот день я впервые обрушил пламя гнева на грехи людские!

— В Садзи было так много грешников?

Я нервно водила пальцем по деревянному рисунку полированной стойки. Пока мы здесь, мои друзья останутся живы, надо ещё потянуть время. Пусть Нуршем говорит. Изз в окне больше не появлялся, но рано или поздно он должен понять, что наши планы сорвались.

— Ты ведь тоже из Захолустья! — хмыкнул огненный демджи. — Там, где ты жила, много было праведников?

С этим трудно было поспорить. Я вздохнула.

— Но ты убил больше людей, чем погибло у нас за всю историю.

Он развёл руками, туго скованные кольчужные перчатки блеснули тёмной бронзой.

— Я рождён для великих дел!

По спине у меня побежали мурашки. Как похоже на то, что я говорила Тамиду о своей мечте бежать в Изман! Большая жизнь, большие дела вместо жалкого прозябания в Пыль-Тропе. А потом другие мечты, уже в лагере мятежников… Нет, пусть мы и земляки, но теперь думаем по-разному.

— Что же тебе сделали те грешники в Садзи?

Демджи опустил голову, и медная маска на миг показалась человеческим лицом.

— Помнишь, как семь лет назад приходили галаны? — Он шагнул ко мне, опираясь на стойку.

Я пожала плечами, сжавшись от его близости, но не решаясь отстраниться.

— Они приходили много раз.

— Не делай вид, будто не понимаешь! — От волнения акцент Захолустья ощущался в его речи ещё сильнее. — Тот раз был особенный!

— Помню… — со вздохом призналась я, хотя вспоминать не хотелось. В тот год была сильная засуха, вспыхнули волнения, и иноземцев в голубых мундирах явились целые полчища. — Мы с матерью целый день просидели в подполе… Она притворялась, будто мы так играем, но я уже не была маленьким ребёнком, кое-что понимала.

Синие глаза демджи сверкнули.

— Моя сестра Рабия тоже была уже большая… А когда галаны ушли, рабочие из копей собрались и побили её камнями и других — за то, что спали с чужаками. Насмерть забили! А моя мать им позволила!

Я молчала.

— Долгие годы я ждал, что Всевышний накажет их… Молился… Но даже представить себе не мог, что гнев его явится через меня! — В его голосе звучали знакомые нотки из проповедей в молельне и религиозных рассуждений моего друга Тамида. — Потом как-то раз я заболел и не мог работать в копях. Хотел всё равно пойти, но мать не пустила. Когда поправился и вернулся на работу, заметил, что на меня смотрят как-то странно. Кто-то спросил о Сухи, другой моей сестре… А в обед один подвыпил и рассказал мне. Пока я болел, не стало денег, и мать, чтобы мы не умерли с голоду, послала Сухи продавать себя рабочим — тем самым, что забили камнями Рабию! И вот когда я узнал, во мне всё словно взорвалось… и огонь уничтожил их всех, а я остался цел и невредим!

Ничего себе, невредим!

Нуршем остановился в шаге от меня. Застывшие в неподвижности черты маски — и сжатый в ярости кулак в кольчужной перчатке. Тот же гнев я ощущала и в себе, вспоминая повешенную мать, а до неё — несчастную Далалу. Такие же точно люди могли спокойно отдать меня Фазиму или дядюшке в жёны.

— Меня отыскал принц Нагиб на вершине горы. Я сидел там и ждал нового повеления Всевышнего, но пришёл Нагиб… Он отвёз меня к нашему высокочтимому султану, и тот объяснил, что мне достался редкий дар — карать грешников и спасать достойных слуг Всевышнего.

— Разве огонь может различать добро и зло? — усомнилась я. — Не больше чем револьвер.

Синие глаза в прорезях маски прищурились:

— Разве ты не осталась жива?

— Это ещё не доказательство! — Я ухватилась за край стойки, чтобы не дрожали руки. — Ты же сам понимаешь… Иначе зачем бы понадобилось заковывать тебя в Фахали… И сейчас? Помнишь, зачем у нас в Захолустье подковывают буракки железом и бронзой? Для послушания!

Теперь мне стало всё ясно. Фахали, где стояли галаны, посланные уничтожить мятежников, султан тоже приказал сжечь. Нуршем не захотел, поэтому его отвезли назад в Изман и заковали в бронзовые доспехи.

— Вот! — Я показала на кольчугу. — Нагиб боится тебя и хочет иметь власть над тобой. Он просто использует тебя. Ты для него оружие, больше ничего.

Нуршем покачал головой:

— Почему ты так уверена?

— Потому что знаю точно…

Что толку объяснять ему сейчас про демджи или убеждать перейти на нашу сторону? Он верит султану, а я — принцу Ахмеду, и, хотя галаны наши общие враги, друг друга мы не переубедим. Жинь как-то заметил, что о вопросах веры не спорят, потому что вера и логика говорят на разных языках. И будь я трижды дочь джинна, мой собеседник может сжечь меня заживо, если сочтёт своим врагом.

Прежде всего надо выбраться отсюда! Я подошла к окну вагона и осторожно подняла взгляд. Синие крылья парили далеко в вышине. Оконная рама легко поддалась, впуская свежий воздух.

— Что ты делаешь? — забеспокоился Нуршем.

— Жарко очень…