Книга Исход, страница 48 – Светлана Замлелова

– …Она вероотступница, ей ни в чём веры нет, – мрачно сообщил он суду. – По нашим законам нельзя веру менять, проклятье на того падёт, кто веру меняет. А она поменяла. И ладно бы – замуж тайком вышла. Я бы, может, и понял. Так нет – просто так, вобрала себе в голову и поменяла… Опозорила наш род и проклятье навлекла. После неё и сына арестовали, и дела у меня пошли хуже некуда… Болеть стал… Сам болею, жена болеет… А всё она, – и вот тут-то он и бросил неприязненный взгляд на бывшую дочь свою.

– Позвольте, свидетель Ламчари, – обратился адвокат к Семёну Давыдовичу, – разве ваш сын арестован в Москве не за революционную деятельность?

– Не знаю, о чём вы говорите, господин… – неопределённо ответил Семён Давыдович.

– Я говорю о том, что ваш сын Илья Ламчари арестован в Москве за участие в революционной деятельности, а именно – за членство в запрещённой партии. И хочу, чтобы вы объяснили суду: при чём же здесь ваша дочь?

– Не дочь она мне, – буркнул Семён Давыдович. – Сказал же: проклятье навлекла. Другие вон и занимаются революционной деятельностью, а в ссылку не едут. А мой сын поехал. Из-за неё поехал, из-за проклятия…

Семён Давыдович, явивший столь истовую религиозность, так много и часто говорил о проклятии, что суд предпочёл поскорее завершить с ним беседу и вызвать нового свидетеля. Им, а точнее, ей оказалась полная молодая блондинка, некрасивая, но здоровая на вид и несколько странная. Странность эта была какой-то неуловимой, свидетельница кого-то напоминала Ольге, но та никак не могла сообразить, кого именно. Звали свидетельницу Авдотьей Сундуковой – Ольга никогда не слыхала этого имени и, удивившись, приготовилась слушать. Сундукова оказалась крестьянкой Холмского уезда Псковской губернии.

– Скажите, свидетельница Сундукова, вам знакома эта женщина? – спросил адвокат и указал на Ольгу.

– Эта?.. – Сундукова сощурилась, разглядывая подсудимую.

– Да, эта.

– Эта незнакома, – уверенно заявила Сундукова и отвернулась от Ольги.

– В таком случае, как вы объясните наличие в своей комнате её фотографии?

– Чего-о? Я её знать не знаю, какая там фотография?..

– Вот эта фотография, – адвокат подошёл к Сундуковой и действительно протянул ей карточку. – Свидетель Сикорский сообщил следствию, что убитый Садовский нашёл эту фотографию у вас в комнате. Подтверждаете ли вы слова Сикорского?

– Ой, – пискнула свидетельница, а Ольга впилась в неё глазами.

– Так знакома вам эта фотография или нет? – повторил адвокат.

– Ой, – снова пискнула Сундукова. – Знакома, чего там!

– Это ваша фотография? В смысле, она принадлежит вам?

– Принадлежала. Пока…

– Пока – что?

– Пока гость один не унёс.

– Что это за гость?

– А я почём знаю!.. Студентик…

– Зачем же он унёс?

– А пёс его знает!

– Что же он сказал вам, когда уносил?!

– А ничего не сказал! Ругаться почал. Где, говорит, взяла. А я – чего? Пофасонить хотела, подруга, говорю, моя. Уж больно она мне нравилась – красивая!.. А он давай кричать: врёшь, говорит, тварь. Схватил карточку да и убёг. Ещё и по морде мне съездил. А этого не полагается, я и хозяйке могла сказать…

– Где же на самом деле взяли вы фотографию? – перебил адвокат Сундукову.

– А где взяла? В ателье и взяла… Зашла карточку сделать – мы, знаете, не часто выходим. Хотелось мне давно карточку сделать в шёлковом платье – домой послать, пусть поглядят на меня, позавидуют. Ну а тут в витрине – она. А я люблю красивых, ну и выпросила у фотографа… Добрый такой старичок… У меня и другие карточки есть – красивых. Гость один знает, что я люблю, ну и дарит… А где берёт – не моего ума дело. Ясно же – подарок…

– Значит, вы подтверждаете, – перебил адвокат Сундукову, – что эту фотографию, – он поднял руку с Ольгиной карточкой, – вы лично взяли в ателье Оцупа на Литейном проспекте?

– А чего ж не подтвердить, коли так и было?

– Так вы подтверждаете или нет?

– Охотно.

– Скажите: да или нет.

– Да.

На этом свидетельницу Сундукову отпустили.

Господи, как всё просто! Олимпия, оказывается, любит красивых и выпросила карточку в ателье с попугаем. А потом, красуясь перед Садовским, назвала Ольгу своей подругой.

вспомнилось почему-то Ольге. Эти женщины, которых ещё недавно Ольга презирала, казались ей теперь самыми несчастными существами. Кто знает, быть может, эти карточки красивых и, как могло показаться, счастливых дам и девиц – едва ли не самая большая радость, какая-нибудь потаённая мечта для этой Олимпии, а попросту говоря – для крестьянки Адвотьи Сундуковой. Приехала она в Питер пытать счастья, а вместо этого – угодила в клоаку, из которой выбраться невозможно, да и некуда. А те, кто толкнул её в эту клоаку, её же и презирают. Всё, что ей остаётся – любоваться нарядными красавицами на фотографиях и воображать их своими подругами.

Но самым непостижимым и неприятным для Ольги стало странное чувство общности с этими женщинами – с Маней, с Капитолиной, с Олимпией Сундуковой и прочими несчастными…

Пригласили тем временем фотографа Александра Оцупа, узнавшего как Ольгу, так и Сундукову и подтвердившего рассказ последней. Пригласили Пашу – приходившую прислугу – и та сообщила, что «хозяева ладно жили, полюбовно».

Потом свидетелей стал вызывать защитник. И снова предстала перед публикой Наталья Максимовна, всё такая же величественная и преисполненная неведомой гордости.

– Скажите, свидетельница Штерн, – начал адвокат, – что побудило вас обратиться к градоначальнику с просьбой о выселении Ольги Александровны Ламчари из Петербурга?

Вопросы защитника Наталье Максимовне определённо не нравились. Она снова нахмурилась.

– Это… для сына, – сказала она. – Это сын писал. Я не могла писать за него – он в совершенных летах.

– Вот это прошение, – объявил адвокат и потряс в воздухе пачкой листов. – Действительно, подпись под документом принадлежит вашему покойному сыну – Сергею Милентьевичу Садовскому. Но само прошение написано вашей рукой – это подтвердила экспертиза. А вот, что показал на предварительном следствии свидетель Запоев: «Это я посоветовал госпоже Штерн написать прошение на имя градоначальника, чтобы досаждавшую её сыну мошенницу Ламчари выселили из Петербурга. Госпожа Штерн охотно согласилась и даже намеревалась писать от своего имени. Когда же я объяснил ей, что сын её совершеннолетний, а потому сам должен подписывать такие бумаги, она сказала, что запишет текст прошения с моих слов, а подпись сына постарается заполучить потом. Она отнесла прошение в больницу, где лежал её сын, болевший, кажется, тифом. И действительно вскоре заполучила его подпись. “Особенно и мучиться не пришлось”, – так она сказала тогда и была очень довольна».