Книга Смуглая дама из Белоруссии, страница 53 – Джером Чарин

— Адвокатом, — сказал я.

Крутой снова расхохотался.

— То есть жуликом, из тех, кому по закону разрешается обманывать людей?

— Я обманывать не буду. Я буду защищать тебя, если тебя когда-нибудь засадят в «Гробницу».

— Малыш, был я в «Гробнице». И уж меньше всего мне там был нужен адвокат.

— Я не Малыш, — ответил я. — Я Джером.

И, весь в угольной пыли, выбежал из подвала.

Экономика переживала расцвет, но отец, под гнетом надуманных хворей, все чаще сидел дома, и мама устроилась на конфетную фабрику. Она часами окунала вишни в чан с шоколадом. Фабрика находилась в мерзком квартале на Эджуотер-роуд и кишмя кишела крысами, которые так и шныряли между складами, так что Хейнс, случись маме задержаться допоздна, вызывался в провожатые.

Иногда он брал меня с собой, и меня поражало, как, ни слова ни говоря, перед ним расступаются другие мужчины. Хейнс был не такой уж высокий. Ходил пританцовывая, как акробат, а глаза у него были такие же черные, какие, наверное, были у Уайетта Эрпа. А однажды я видел, как из-за угла склада выбежали трое мужчин и хотели выхватить у Фейгеле сумочку (а в ней лежал конверт с зарплатой). Крутой среагировал мгновенно! Только сначала развернулся. Загородил Фейгеле и как врежет разом всем троим по шее. Не успели те попадать один на другого, а сумочка уже вновь очутилась у Фейгеле под мышкой.

Но за его галантность маме пришлось расплачиваться. Его любовница, мулатка Нита, была ужасно ревнивой. Она походила на Лину Хорн ^[92], самую красивую женщину Америки. Нита держала в кулаке весь дом. У Матти, жены Хейнса, было слабое сердце, и она редко покидала подвал, зато Нита под видом уборки патрулировала лестницы с метлой или шваброй и, прищучив то одного, то другого пацана, прижимала его к перилам и обдавала ухо жарким шепотом. Ко мне она цеплялась чаще, чем к другим.

— Передай своей мамаше, чтоб не липла к моему мужику.

Нита носила ребенка, ребенка от Хейнса, и очень этим гордилась. Половина округи была влюблена в Ниту Браун, другая же половина считала ее змеюкой, которая высасывает соки из мужчин. Я был всего лишь пацаненком со шрамами на черепушке, но имейся у меня свой сад, я бы завел в нем только одну змею — Ниту Браун.

— Нита, — возражал я, — мама не Мата Хари. Она с ним не заигрывала. Даже руку ему на прощанье не пожала. Сам видел. Я там был. Он проводил ее с фабрики домой, и правильно сделал. На нее напали три гангстера, хотели отобрать у нее зарплату.

— Гангстеры? — пробормотала Нита, поправляя прическу. — Ниггеры или гринго?

— Что такое гринго?

— Любой мужик, у которого член белый.

— Ну, тогда, мне кажется, это были гринго.

— Наверняка он сам их и позвал… он всегда зовет гринго, когда ему нужно охмурить очередную вертихвостку.

— Нет у мамы никакого хвоста, — возразил я.

— Поди-ка сюда, Малыш, — позвала Нита и сгребла меня в охапку.

Я очутился верхом на ее животе и увидел золотистый пушок у нее над губой, вдохнул аромат душистой впадинки меж грудей.

— Чувствуешь, как он толкается?

— Кто толкается?

— Мой маленький… Динамит. Так я его назову.

Я вкусил рая, и случилось это в Восточном Бронксе. Но счастье мое быстро кончилось. Нита вернула меня на землю. На руках ее тоже золотился пушок.

— Может, мне стать твоей Матой Хари? — сказала она и отчалила в сторону подвала; живот ее, обтянутый голубым халатом, колыхался.

А в моих ноздрях так и остался запах ее душистого пота. Школа мне была до лампочки. Одноклассники сплошь отсталые: ни разу не были на Конкорсе, никогда не рисовали в художественной студии. Я был в классе первый умник и лучше всех разбирался в политической обстановке в Бронксе.

— Рузвельт переизбрался благодаря Бронксу, — вещал я (у ФДР только-только начался четвертый срок в Белом доме). — Ему помогали Начальник Флинн и мистер Лайонс из «Конкорс-плаза». Они скопытили мистера Дьюи. Прикончили в Бронксе.

Я расхаживал по школьному двору, весь в мечтах о Ните Браун, как вдруг заметил, что за воротами околачивается торговец крендельками, ужасно подозрительный. У него была золотая зубочистка, как у гангстеров в «Суровых орлах», костюм в «елочку» от «Фьюермана и Маркса» и туфли в не до конца отмытых белых пятнах.

— Как дела, Лишайный? — сказал он, и я сразу его признал.

Он подровнял свою фальшивую бороду и среди торговцев крендельками смотрелся прямо-таки князем.

— Дядя Чик, как ты мог так поступить с мамой? Почему не прислал открытку, что ты жив?

— Открытки можно отследить.

— И не называй меня Лишайным. Мне обидно.

— Это чтобы ты обратил на меня внимание. Ты витал в облаках.

— Что ты делаешь в Восточном Бронксе?

— Я, как вы с Фейгеле, в бегах.

— В бегах и торгуешь крендельками?

— Хорошее прикрытие. Меня ищут миллион громил, включая самого Меира. Кто-то нашептал Коротышке Лански, будто я, когда заведовал малярами, облапошил его и его людей.

— А ты облапошил?

— Лански? Да ты что… В общем, рад был повидаться, Малыш. Передашь Фейгеле от меня поцелуй?

Я рассказал маме о новом торговце крендельками, объявившемся в нашем квартале; я был уверен, что мама фыркнет и не захочет с ним даже встретиться по старой памяти. Но про смуглую даму ничего нельзя было угадать. Преуспей Чик на востоке, стань он рэкетиром или вожаком профсоюза — мама бы его чуралась. А тут торговец крендельками — и Фейгеле растрогалась.

Рандеву пришлось устраивать мне: негоже замужней женщине встречаться с незнакомым торговцем крендельками на глазах у всех лавочников с Бостон-роуд. Я выбрал публичную библиотеку: в тех местах обитали черные, и лавочники туда не совались. Дядя Чик явился с лотком с крендельками и красной розой. Как ни крути, а он был маминым кавалером. При виде смуглой дамы он расплакался.

— Дурачок, — сказала мама, — мы же в библиотеке.

И все же она обняла бывшего маляра и немного побаюкала в своих руках.

— Я виноват, — сказал он. — Фейгеле, торговец крендельками — это только ради тебя.

— Дуралей, — ответила мама, — сентиментальщина какая-то.

— Но это правда. Я нанял громил, они разыскали всех Фейгеле в Восточном Бронксе, после чего я уже сам подключился и раздобыл лицензию на торговлю крендельками возле Малышовой школы. Надеялся, что Малыш меня заметит.

— Почему было просто не постучаться ко мне в дверь?

— Я не мог рисковать. Меня ищут.