Книга Империя тишины, страница 103 – Кристофер Руоккио

Анаис Матаро. Сверкающая, как бронзовая статуя, смуглая, как летний вечер. Олицетворение самой иконы Красоты. И холодная, расчетливая авантюристка. Не ведая тогда обо всем этом, я улыбнулся и надел ту маску, которую граф приказал мне носить.

– Я был мирмидонцем, ваша милость. Одним из тех бойцов, кого называют мясом.

– Ох, вы сражались в бойцовских ямах? – спросила она, изогнув бровь.

В разговор вмешался ее просиявший брат:

– Знаете, а я вспомнил вас, сирра! Это ведь вы закоротили песком щит тому парню!

Дориан забросил ногу на подлокотник кресла с ленивой непринужденностью, напомнившей мне… кого-то напомнившей. Я так и не смог определить, кого именно.

Сцепив руки на животе, я кивнул и уставился на свои ботинки, искренне смущенный. Роль местной знаменитости была для меня непривычной. Большую часть своей карьеры мирмидонца я скрывался в гипогее, не считая коротких вылазок с целью раздобыть себе выпивку, женщину или корабль, причем каждая следующая задача выполнялась намного хуже предыдущей.

– Да, ваша милость, это был я.

– Мессир Адриан, это было дьявольски хорошее представление, – усмехнулся Дориан, сверкнув исключительно белыми зубами.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответил я с такой приторной вежливостью, что мог испортить себе зубы, и, ухватившись за сказанное графом во время нашей недавней встречи, спросил: – Насколько я понимаю, вы изучаете джаддианский язык?

– Soli qalil, – ответил Дориан, улыбаясь ритмичному звучанию слов.

– Qalilla, – поправил я, скривив рот в давно не появлявшейся усмешке истинного Марло. – Qalil означает «маленький», qalilla – «мало».

Это второе «l» с прищелкиванием языком, чуждым для галстани, показалось мне настоящим испытанием после стольких лет без практики.

Хотя поправлять палатина с моей стороны было дерзостью, юный Дориан – юный? всего-то на два-три года младше меня – улыбнулся еще шире. Может быть, он нарочно ошибся? Что-то вроде проверки? Я натянуто улыбнулся.

– Да, именно так. Вы правы, – согласился он, дернул свисающую с подлокотника нитку и продолжил: – А вы были в Джадде, сирра?

Я растерянно заморгал. В голове закрутились тысячи вариантов ответа. Что об этом говорил древний философ? Обманная атака и обманная контратака. Совсем как в поединке? Нет, лучше сказать правду.

– Нет, милорд. Мне посчастливилось учиться у наставника-схоласта, пока я работал в компании моего отца.

– И у мастера фехтования, очевидно, – заметила Анаис, рассматривая меня с таким выражением, от которого мне стало… неуютно.

Словно я был образцом на предметном столе микроскопа. Нет, словно лакомый кусочек на блюде. Я потоптался на месте, на мгновение ощутив, что должна была чувствовать когда-то Кира. Высокая девушка прислонилась к креслу. Взгляд ее ярких глаз скользнул по остаткам моего ужина: грязной тарелке, недопитому стакану воды рядом с бутылкой, подносу, нависшему над краем стола. А затем остановился на открытом блокноте, и лицо ее расцвело.

– Вы рисуете?

Не дожидаясь моего разрешения, она взяла стопку дешевой бумаги, которую дал мне дворецкий, карандаши со стуком попадали на пол. Я стиснул зубы, сдерживая возмущение. Прошло немало времени, прежде чем придворный Адриан Гибсон, сын торговца, справился с оскорбленным ревом Марло. Мускулы моего лица напряглись от ярости и унижения, но какой-то не зависящий от сознания рефлекс уже сглаживал эти чувства, превращая меня в подобие того смиренного слуги, что заботился обо мне в детстве.

– Да, ваша милость. Небольшое хобби.

Я стоял рядом с ней, разглядывая – но не через ее плечо – незаконченный пейзаж. Я нарисовал Боросево жестко и без прикрас, подчеркивая тени, которое отбрасывало на него окровавленное солнце, висевшее низко над горизонтом. Скопление приземистых домов со стеклянными пальцами городских ферм и странными очертаниями трансляционных башен. Их темные силуэты, изломанные и как будто кем-то поврежденные, раскинулись над городом. Это был не самый приятный рисунок.

– Какая прелесть! – воскликнула она и чуть развернулась, чтобы посмотреть на меня.

– Очень любезно с вашей стороны, ваша милость, – с застывшей улыбкой ответил я, – но, боюсь, это жалкое изображение не сравнится с красотой вашего города.

– Чепуха. Вы превосходно ухватили сущность нашего гордого города!

Да уж, действительно гордого. Кто это сказал, что гордость слепа? Или это было сказано про любовь?

– Как талантливо! Разве он не талант, Дориан?

Ее брат вытянул шею, чтобы увидеть рисунок.

– А вы умеете рисовать людей, мессир Адриан?

Просто поразительно, как часто за этим первым вопросом к человеку с самыми незначительными художественными способностями сразу следует:

– Не могли бы вы нарисовать меня? Или… или мою сестру?

Он показал на нее и мягко, выжидающе улыбнулся. Не получив незамедлительного ответа, юноша махнул рукой:

– Не сейчас, конечно. Я просто спросил.

– С удовольствием, ваша светлость, – моя улыбка все больше напоминала шрам на лице, и я бы предпочел грубый рев Гхена этой надоедливой, изнурительной вежливости, – только у меня сегодня был очень трудный день, лорд и леди. Привыкать заново к дворцовой жизни после долгого пребывания в бойцовских ямах…

Я замолчал, рассчитывая, что они поймут то, о чем я не сказал. Видите ли, не следует обращаться к палатинам с просьбой, и большинство придворных разговоров сводится к намекам, когда обе стороны ходят вокруг да около, как надушенные нобили в контрдансе.

Они либо не уловили смысла, либо их это просто не заботило.

– В таком случае я подожду, – сказал Дориан, приглаживая черные волосы. – Возможно, в конце недели… Кстати, это напомнило мне, зачем мы приходили к вам.

Он посмотрел на сестру, выставив до смешного тонкую полоску волос, подчеркивающую линию его подбородка. Очевидно, палатины на Эмеше не брили бороды. Его борода была похожа на карандашную черту вдоль нижней челюсти, и мне с трудом удалось сдержать усмешку. Не могу точно сказать, хотел ли он напомнить младшей сестре о цели их визита или обратился к ней совсем по другой причине. Прочитать выражение их идеально генетически выкроенных лиц было очень трудно после череды грубых плебейских физиономий, к которым я привык за время пребывания на Эмеше. Их взаимоотношения и расстановка сил оставались для меня полной загадкой.

Анаис отбросила за ухо прядь вьющихся черных волос:

– Да, в самом деле! – И снова обратила на меня сверкающие глаза; они приковали меня к месту, словно прожекторы, словно взяв в перекрестье снайперского дальномера. – Мы хотели пригласить вас, познакомить с нашими друзьями, с нашим двором.

– Это было бы прекрасно.

Я склонил голову, надеясь, что взял правильную ноту благоговейного энтузиазма. Возможно, это было проявление любезности или же часть изощренного плана, который мне пока не удалось разгадать. Я сомневался в том, что граф взял меня к себе исключительно за способности к языкам, точно так же как не был уверен и в том, что он ухватился за мои слова о щите от Капеллы. Я отчетливо сознавал, что вернулся в мир кругов и спиралей, где ничто не совершается напрямую. Контрдансы и обманные контратаки. Когда-то я чувствовал себя в них как рыба в воде. А теперь даже не знал, сохранились ли у меня жабры.