Книга Империя тишины, страница 22 – Кристофер Руоккио

– Вам нужно поспать, Гибсон.

– Да, теперь можно, когда я знаю, что с тобой все хорошо.

Схоласт забрал у меня воду и поставил на стол, рядом с моими вещами и медицинскими инструментами.

– Как можно скорее поговори с отцом.

– Гибсон… – Я ухватился здоровой рукой за его манжету; ремни натянулись, пальцы ослабели и онемели. – Он все отдаст Криспину.

Учитель посмотрел на меня безжизненными, словно покрытый мхом камень, глазами:

– Что он отдаст Криспину?

Не опасаясь видеокамер, микрофонов и всего прочего, спрятанного в комнате, я описал в воздухе круг ладонью и поморщился:

– Все.

Гибсон задумчиво постучал тростью по полу:

– Он еще не назвал наследника.

– Но разве он не сделал что-то вроде представления? После Колоссо.

Я чувствовал, что прав, и наверняка сжал бы руки, если бы одна из них не была заключена в рукавицу.

– Ничего похожего. – Гибсон снова постучал тростью. – После нападения на тебя и выхода твоего брата на Колоссо – а это, насколько я понимаю, было ужасно – у него не нашлось времени сказать что-то еще. Плебеи пришли в восторг от твоего брата. Я слышал, что Криспин был чуть ли не… галантным.

– Галантным? – Я едва не рассмеялся и почувствовал внезапное желание сплюнуть на пол. – Во имя Черной Земли, Гибсон, Криспин – настоящий маньяк! Да отвяжите же, черт возьми, мою левую руку, чтобы я мог пить самостоятельно!

Учитель исполнил просьбу и протянул мне стакан. Чувствительность вернулась к пальцам, и я обхватил тяжелый прозрачный пластик. Прыгающий дьявол Марло на стене словно бы усмехался, глядя на меня, и я сжал стакан с такой силой, что тот затрещал.

– Он знал! Он слышал, что сказал отец!

– А что сказал твой отец? – спросил Гибсон, наклонив трость.

Я поведал ему и о моем провале на переговорах с факционарием гильдии, и о совещании – обо всем. На мгновение я закрыл глаза и, наверное, уже в сотый раз уронил голову на пуховую подушку. А затем задал вопрос, который больше всего меня тревожил, решив, что так будет лучше, чем позволить ему и дальше терзать душу.

– Что они теперь со мной сделают?

Гибсон ответил с удивительной для такого вопроса твердостью и спокойствием, тем самым напомнив мне, что он схоласт, обученный придерживаться логики в любых обстоятельствах:

– Об этом не было объявлено. Твой отец не называл тебя своим наследником, и если дело обстоит так, как ты говоришь, то никаких юридических трудностей не возникнет. А простолюдины охотней примут Криспина, как я уже говорил. Во всяком случае, поначалу.

– Посмотрим, надолго ли.

– Адриан, – Гибсон положил легкую, как бумага, руку мне на плечо, – твой отец всегда считал тебя слишком добрым. Слишком мягким, чтобы править людьми.

– Это все из-за представительницы Гильдии шахтеров…

Я поставил стакан на подоконник у изголовья кровати и постарался перевернуться на бок.

– Нет, не из-за нее, – возразил Гибсон, опустился в кресло и откинулся на спинку; его взгляд опять соскользнул с моего лица к высокому окну. – Твой отец – хищник, Адриан. Самый настоящий хищник. И он убежден, что все лорды должны быть такими.

Я сел и скривился от боли в боку, прижав руку к медицинскому устройству.

– На этих рудниках умирают люди. Радиация, Гибсон…

Наставник, казалось, не слышал меня и продолжал говорить, не повышая голоса, – приглушенным шепотом, похожим на шорох ветра в источенных временем скалах.

– Он, твой отец, считает, что власть должна быть жесткой.

Внезапно в его тоне проявилась требовательность педагога:

– Адриан, назови мне восемь видов повиновения.

Я начал перечислять:

– Повиновение из страха перед болью. Повиновение из прочих страхов. Повиновение из любви к личности иерарха. Повиновение из преданности трону иерарха. Повиновение из уважения к законам, людским и божественным. Повиновение из благочестия. Повиновение из жалости. Повиновение из почитания.

– Какое из них самое простое?

Я моргнул, поскольку ожидал более пугающего вопроса.

– Из страха перед болью.

Только это ему и было нужно, чтобы я почувствовал весомость сказанного.

– Закон рыб, – улыбнулся Гибсон. – Совершенно верно. Так правит твой отец, и Криспин будет править так же. Вот почему отец доверяет ему больше, чем тебе. Понимаешь? Он делает тебе комплимент, хотя сам не догадывается об этом.

Не найдя, что ответить, я с негодованием отвернулся. Все это было нехорошо. Неправильно.

– Так нельзя управлять людьми.

– Все, чего хочет твой отец, – это давить. Получить от этих рудников как можно больше, чтобы купить у Имперской канцелярии титул барона и возвысить свой род над домами других пэров.

– Но зачем? – пробормотал я, чувствуя, как усиливается в боку тупая, обдающая жаром боль. – Еще больше руды и сервов, чтобы добывать ее. Еще больше того же самого…

Голос Гибсона внезапно изменился, словно звучал теперь издалека:

– Когда-то все лорды думали так же, как твой отец, считая ресурсы лишь топливом для продвижения к цели. Они погубили и себя, и саму Землю. Бессердечие твоего отца оправдано лишь тем, что он может найти другой мир, когда этот будет истощен.

Пока он говорил, в глазах у меня потемнело, и я сумел сказать только:

– Это не оправдание.

Схоласт похлопал меня по плечу:

– В этом-то и разница между вами.

Если я и собирался ответить, то не успел. Темнота накрыла меня, высыпаясь, как песок.

В моем сне я шел в одиночестве под узкой аркой, отделяющей от кладбища мавзолей, в котором покоился прах моих предков. Сколько раз я оказывался здесь во сне, хотя наяву побывал лишь однажды? Когда хоронили мать моего отца леди Фуксию, я был еще маленьким мальчиком. Я плохо знал ее, но впервые в жизни видел покойника. Впервые встретился со смертью. Этот запах, эти воспоминания навсегда остались со мной. Они преследовали меня повсюду, и часто, став свидетелем чьей-либо смерти, я вспоминал этот приторный запах мирра, дым от свеч с ладаном, гудение капелланов и Эусебию, спускавшуюся во главе погребальной процессии по гулким ступеням нашего некрополя. В моем детском восприятии отложилось не то, что умерла моя бабушка, а скорее то, что нас посетила смерть. И поэтому каждый ее следующий визит вызывал в моей памяти ту процессию и те ступеньки, уходившие под землю.

В моем сне отец шел сразу за приором, неся в руках прах бабушки, а мы, его семья, шагали следом с погребальными урнами. В моей урне были глаза покойной, плавающие в голубой жидкости, у матери – ее сердце, у дяди Луциана, погибшего семь лет назад из-за крушения флайера, – мозг. Черный, как сама темнота, саван накрывал огромную статую бабушки, поднимающуюся от неровного пола среди сталактитов. Я слушал, как капала вода с каменного потолка, падая в лужи, гладкие, как зеркало. Когда я сорвал этот покров, под ним оказалась статуя моего отца, а вовсе не бабушки. И она была живая, на меня смотрели глаза, похожие на умирающие звезды. Я выронил урну, и она разбилась о пол пещеры.