Книга Спящие, страница 22 – Карен Томпсон Уокер

– Папа! – зовут они в темноте под надрывный вой сирен.

Впрочем, они отлично знают, что делать и куда идти. Несколько раз в год одно и то же. Сезон пожаров. Вскоре они засядут в фургоне, пока отец будет поливать крышу из шланга. Достаточно единственной гонимой ветром искры, чтобы занялся весь дом.

– Мы не можем бросить котят. – Либби пытается собрать питомцев, однако те ускользают из худеньких рук. Двое забились под кровать: шерсть на спинках встала дыбом, белые хвосты распушились, как метелки, крохотные глазки мерцают.

Сара через весь коридор мчится в комнату к отцу. Он всегда спит с открытым окном, независимо от погоды – стены вибрируют от вопля сирен и треска полицейской рации на тумбочке.

– Папа! – окликает Сара.

Ноги вдруг прирастают к полу. В тусклом свете уличного фонаря она различает отцовский силуэт: он неподвижно лежит на боку посреди широкой допотопной кровати.

От порыва сухого ветра громко хлопают занавески.

– Папа?

Сара включает свет: глаза у отца закрыты, лицо обмякло. Двумя пальцами она стягивает с него простыню. Трясет за голое, чуть костлявое плечо. Он страшно похудел за последние годы.

– Папа, проснись, – шепчет она.

Так непривычно касаться его лица, ощущать застарелый запах пота, несвежее дыхание, вырывающееся изо рта вместе с храпом.

Либби врывается в комнату, отбрасывая со лба непокорную прядь.

– Народ, помогите мне с котятами. Они все разбежались кто куда.

– Он не просыпается.

Именно Либби кричит отцу в ухо – тщетно. Щиплет за бока – безрезультатно.

– Осторожно, – предостерегает Сара. – Не переборщи.

Отец безмятежно спит.

Именно Либби склоняется над ним, занавесив кудрями лицо, и силится уловить дыхание.

– Это ведь та самая болезнь, верно? – Глаза Либби наполняются слезами.

Им уже полагается быть внизу, полностью одетыми, с сумками. При первых признаках пожара отец предпочитает уезжать из города – опасного коридора с единственным выходом. В идеале нужно держаться подальше, в идеале уносить ноги нужно заранее, пока не хватились другие.

В окно ощутимо тянет дымом.

Спальня – не лучший вариант, чтобы переждать пожар. Третий этаж – самое опасное место.

– Нельзя бросить его здесь одного, – всхлипывает Либби.

Сирены продолжают вопить. Сара выглядывает на улицу. В темноте не разобрать, откуда дым и насколько близко или далеко его источник.

На нее вдруг нисходит нечеловеческое спокойствие. Необходимо принять ряд важных решений. Папа бы хотел, чтобы они отправились в безопасное место. Хотя бы вниз, с вещами, готовые удрать в любую секунду. Однако они поступят иначе.

– Мы не бросим его, – заявляет Сара. – Останемся здесь, что бы ни случилось.

Снаружи эвкалиптовые деревья гнутся под мощными потоками ветра, ветви царапают крышу, цепляясь за кровлю как за балласт.

– Вспомни, сколько лесных пожаров вспыхивало в этих местах, – говорит Сара, придвигаясь поближе к сестре, – а дом все равно устоял.

Ночь напролет они сидят в одних рубашках, стискивая вялые руки отца, и томятся в мучительном ожидании развязки.

Через три квартала сирены вырывают Натаниэля из омута беспокойного сна. Во сне им с Генри на тридцать лет меньше – два молодых профессора только познакомились. Двухлетняя дочка Натаниэля играет с кубиками на ковре в крохотной квартирке, которую он снял после развода. Генри лихорадочно ищет что-то. Обыскивает квартиру. Переворачивает все вверх дном. Натаниэль заранее знает, что Генри ищет яд и хочет его выпить. Непонятно только зачем. Генри умоляет Натаниэля помочь. «Не могу больше так жить», – повторяет он. «Жить как?» – недоумевает Натаниэль. Во сне он тщетно пытается понять причину. Из комнаты Генри таинственным образом попадает в гостиную бабушки Натаниэля в Мичигане. Каким-то чутьем Натаниэль угадывает, что яд спрятан в дедушкиных часах, тикающих в углу. Он знает, но не говорит. «Почему?» – как заведенный спрашивает Генри. Несмотря на внешнюю молодость, в его глазах застыла боль отжившего свой век старика. «Почему ты не хочешь мне помочь?»

Натаниэль просыпается мокрый от пота, чувствуя напряжение во всем теле.

В давние времена он счел бы свой сон пророческим. А в конкретные исторические периоды принял бы его за глас Божий.

Приснись ему такое лет пятьдесят или сто назад, в эпоху Фрейда, ведущие эксперты объяснили бы: сон вовсе не о Генри, а о детстве Натаниэля, подавленном сексуальном влечении, истинный же смысл таится в недрах подсознания и нуждается в анализе.

Однако почитатели Юнга наверняка опровергли бы мнение коллег. Нельзя сбрасывать сон со счетов и сводить все к сексу. Как любил говаривать студентам Генри, стих есть стих и переводу не подлежит. Кроме того, последователи Юнга обратили бы внимание на архетипы коллективного бессознательного: образы отца и ребенка, часы.

Впрочем, все это теории минувших эпох. Современная наука мало интересуется снами.

Для профессора биологии сон с участием Генри – всего лишь досадная помеха, не сто́ящая детального изучения. Натаниэль лихорадочно соображает, чем бы отвлечься.

Благо в ночь пожара найти повод не составляет труда. Прямо камень с души: запах дыма, надрывный вой сирен, дело, не требующее отлагательств.

Через минуту Натаниэль уже во дворе, окатывает крышу водой из шланга.

В больнице не замечают запаха гари. Спустя двенадцать часов карантина по залитым флуоресцентным светом коридорам витает другая, более насущная опасность. Список жертв пополняет пятая медсестра. Госпитализированный с пневмонией старик тоже оказывается в изоляционном блоке.

Для очутившихся в заложниках семей не хватает кроватей, они вынуждены спать на полу в вестибюлях. В этот поздний час не разобрать, кто болен, а кто нет.

Мало-помалу мелкие бытовые проблемы грозят обернуться крупными неприятностями. Два туалета засорились, из кафетерия не привезли еды – запуганный новостями водитель боится приближаться к зданию.

Внутри Кэтрин ни на секунду не снимает маску, руки упрятаны в две пары перчаток – психологическая подготовка помогает справляться с ситуацией лишь немногим лучше остальных. В голове бьется единственная мысль: если болезнь не пощадит и ее, у дочери не будет никаких воспоминаний о матери. Эгоистично было производить ее на свет одну, без отца. Кэтрин решает сочинить ей послание – на будущее, когда подрастет. Но как ни старается, не может придумать ничего, кроме главного, самого очевидного: «Я очень тебя любила».

В спортзале никто не смыкает глаз. Двадцать шесть подростков не дремлют, их ряды поредели еще на четверых. Прошел слух, что инфекция подстерегает во сне – он причина, а не следствие. Если бодрствовать, не заболеешь.