Книга Машина пробуждения, страница 24 – Дэвид Эдисон

– Твою ж мать! – с отчаянием пробормотал Эшер, и тут раздался настойчивый стук в дверь.

– Дружок, ты уверен, что это нужное место? – услышал Эшер с улицы детский голос.

– Это единственное известное мне место, – ответил ему другой, и от этого звука на лице серого человека возникла счастливая улыбка.

Он вскочил, торопливо распахнул дверь и сгреб Купера в медвежьи объятия.

– Прости меня, прости, прости! – кричал Эшер, кружа Купера по комнате, – ну, или, во всяком случае, пытаясь. – Никогда больше тебя не брошу, мой маленький невероятный друг.

– Иди к черту!

Купер отпихнул Эшера, хотя почему-то и не испытывал злости, которую, как ему казалось, должен был питать к этому человеку. Отчасти причина крылась в том, что Никсон пытался тем временем стянуть с Купера футболку, отвлекая его внимание от огромной серой обезьяны, бросившей американца на произвол судьбы посреди этого кошмарного города.

Никсон задрал его футболку к шее, хотя едва доставал Куперу до пояса, – для своего возраста не вышел ростом.

– Ну же, приятель, отдавай мою футболку, – потребовал Никсон, ткнув Купера в бок. – Кстати, а что на ней написано? Что такое «Данциг»? ^[10]

Спустя мгновение немальчик добавил:

– Вот дерьмо! Парень, да у тебя же пупок. Откуда? – Никсон смерил свою находку полным подозрительности взглядом, и Купер оттолкнул его.

– Что такого-то? – Американец смотрел удивленно. – Конечно же, у меня есть пупок. Он вообще-то у всех есть.

Никсон указал пальцем на собственный гладкий живот.

– Боже Иисусе, да ни у кого здесь его нет, болван.

Теперь глаза на пухлом лице Купера и вовсе походили на две тарелки.

– Прошу прощения? Чего ни у кого, мать его, нет?

– Тише, тише, – поднял руки в успокаивающем жесте Эшер. – Слушай, Купер, так уж выходит, что ты на самом деле не совсем-то и умер.

Прежде чем американец успел что-либо сказать, в разговор встряла Сесстри:

– Это все моя вина. Я обратила на него внимание, еще когда осматривала. Я просто не… – Она помедлила.

Купер отчаянно заморгал.

– Постой, на что именно ты обратила внимание?

– Твой пупок. Пойми, Купер, это ведь просто шрам, не более. А все шрамы пропадают, когда умираешь.

– Ничего не понимаю. – Он говорил чистую правду. – И почему ты говоришь мне об этом только теперь?

– Когда твое тело приходит в негодность, – Сесстри пропустила последний вопрос мимо ушей, – твоя душа обретает новую, отражающую ее суть плоть, вытягивая материю из эфира. Ты просыпаешься в теле, которое выглядит в точности как и прежнее, но с иголочки. Есть только одно настоящее отличие, – она коснулась его живота и наигранно вздрогнула, – пупочек тебе дают лишь в первый раз. А это значит, что ты не умирал. Ты все еще продолжаешь свою первую жизнь. И, честно сказать, ты слишком молод, чтобы быть тем, кем, судя по всему, являешься.

– Я все еще ничего не понял.

– У многих людей есть пупки, – пришел черед Эшера. – У любого, кто родился здесь, в этом городе, и проживает свое первое воплощение в своем первом теле. Потому как ты всегда получаешь пупок при рождении – во всех остальных случаях ты не рождаешься, а только инкарнируешь. Никакой плаценты, никаких питавших твой эмбрион сосудов. Ты просто просыпаешься, целехонький и обновленный. – Серый человек указал на Никсона. – У этого мальчугана нет пупка, потому что он умер уже хотя бы один раз. Так он сюда и попал. Нет такой отметины и у Сесстри, и я полагал, что нет ее и у тебя.

– Значит… значит… Я не мертвец? Я не умер! – Ликование Купера длилось ровно до осознания того, что данный факт практически никак не влияет на положение, в котором он оказался. – Но почему тогда я здесь? Как я сюда попал?

– Хотела бы я знать. – Сесстри посмотрела на Купера так, словно надеялась, будто бы он знает ответ, да только не хочет признаться.

Он, в свою очередь, посмотрел на нее, пользуясь возможностью разглядеть ее более внимательно: рослая, худощавая, обладающая холодной красотой, со светло-карими глазами, взиравшими на мир с интересом хирурга. Сесстри была одета в желтое шелковое сари с пришитым к нему высоким жестким воротником, подчеркивавшим длину ее загорелой шеи. Она одновременно очаровывала и пугала, как и многие из местных обитателей.

Заметив оценивающий взгляд Купера, Эшер не смог удержаться, чтобы ввернуть шпильку в адрес разгневанной женщины:

– Смотри внимательно, Купер, сие сиятельное создание, извергающее на нас свою ярость, не кто иная, как Сесстри Манфрикс – ученый, тиран и королева красоты. – Одним глотком он прикончил остатки выпивки.

– Очень рад знакомству, – равнодушно произнес Купер; он не испытывал особой симпатии ни к одному из них.

– Купер, – протянула Сесстри с несколько обвиняющими интонациями. Затем она снова потыкала в него пальцем. – Скажи мне, Купер, что ты такое? И почему ты здесь?

Он только пожал плечами.

– Скажи! – потребовала она, и в голос ее вплелась тонкая красная нить паники.

– ЧтоПривелоТебяСюда? – выстукивали ритм в его голове ее мысли. – ЧтоЖдетНас?

– Не знаю, – с надломом откликнулся Купер.

Это было уже слишком. Ему хотелось рыдать. Хотелось выпустить в лицо каждому из этой парочки по увесистой пуле сорок пятого калибра.

Эшер распрямился и опустил одну руку на бедро. Его воспаленные глаза смотрели с участием и заботой.

– Купер, – мягко произнес он, касаясь своей огромной серой лапищей плеча собеседника. Ладонь его была теплой. – Все будет хорошо. Обещаю. Даже более чем хорошо. – Помолчав, великан добавил: – Прости, что оставил тебя и чуть не позволил тебе умереть.

Впервые за все это время Купер действительно вгляделся в Эшера: бледная, словно у личинки, кожа, бескровные губы – красота, упакованная в уродливый мешок плоти. И сексуален, и омерзителен – борьба и единство противоположностей в одном теле. Внезапно Купер ощутил странное предчувствие: по какой-то причине этот человек был важен.

– Что-то не то происходит с миром, – пробормотал Эшер, и в голосе его прозвучала такая глубокая и тяжелая скорбь, какая, казалось, просто не могла существовать за фасадом его внешности; лицо серого человека представлялось лишь маской, скрывающей за собой целый океан тревог и печали.

– Надо бы выпить чего-то более подходящего. – Эшер направился на кухню. – И, говоря это, я, разумеется, имею в виду что-то покрепче.

Он возвратился с пузатой пыльной бутылкой в одной руке, а второй балансировал тремя наполненными льдом бокалами. В каждый из них он от души плеснул ядовито-зеленой жидкости.