Книга Оливия Кроу и Кровавый Принц, страница 55 – Дарья Сорокина, Владимир Кощеев

Разумеется, моя служба… — сменяя тему, заговорил Алистер.

Но женщина оборвала Лиса взмахом руки.

— Нас не волнует служба безопасности, господин Фланнаган. Император помнит ваши заслуги перед короной, однако в свете последних событий, признайтесь, неужели вы думали, к вам не возникнет вопросов?

— В чем обвиняется господин Фланнаган? — требовательным тоном спросила Сильвия.

— В измене, конечно, — фыркнула Ищейка.

— Итак, господин Фланнаган, — Ищейка развернула стул и оседлала его, сложив руки на спинке. — Давайте-ка начнём с начала? С того момента, как появился маленький Серый Лис?

Её глаза блестели, как у наркомана, дорвавшегося до вожделенной дозы. Ходили разные слухи, передаваемые шёпотом по самым мрачным местам Империи — в Ширмхеер берут только тех, кто получает удовольствие от убийств и унижения других. Что у Ищеек единственная страсть — не Император, а безраздельная власть.

И сейчас Алистер был готов с этим согласиться — женщина перед ним явно испытывала удовольствие от происходящего. Она знала его прошлое и теперь наслаждалась, наблюдая, как он вспоминает.

— Может быть, нам стоит зайти с другой стороны, господин Серый Лис? — медленно облизнув губы, и прерывисто дыша, проговорила она. — Веруешь ли ты в отца нашего Императора?

* * *

— Веруешь ли ты в отца нашего Императора? — монотонно бубнил голос.

Мягкий свет лился из дома, ласкал продрогшую на морозе спину и бликовал в очках высокого мужчины в тёмной рясе.

Мальчик лет шести неглубоко, но часто дышал, боясь открыть рот и выпустить вместе с белёсым паром остатки внутреннего тепла. Ему дали ещё один шанс на правильный ответ:

— Веруешь ли ты в отца нашего Императора? — в этот раз вопрос сопровождался взмахом кропила, и холодные капли освящённой воды коснулись покрытой мурашками кожи.

— Верую, — зло выдохнул ребёнок, сверля серыми глазами мучителя.

Он переступал с одной босой ноги на другую, когда становилось совсем невыносимо.

Из-под хлипкой двери в прихожую намело сухого снега. Он вихрился на полу и засыпал сапоги мужчины. Такие блестящие, в них можно увидеть собственное отчаяние, застывшее во взгляде. Их старательно начищала милая Фланни. Такая добрая, почти как мама. Её очень хотелось назвать мамой хотя бы раз. Прижаться, почувствовать в пшеничных волосах запах корицы и душистого мыла.

Но вместо этого мальчик диковато смотрел на жену опекуна и прятал руки за спину, когда та украдкой протягивала ему выпечку, прижимая палец к лукавым пухлым губам.

Женщина всегда улыбалась. Даже когда на её милом лице появлялся очередной внушительный синяк. Это было жутко. Лучше бы она плакала. Эта улыбка пугала, и не зря.

Милой Фланни было суждено удивить всех вокруг.

— Испытаем силу твоей веры, выродок.

С этими словами опекун нарочито громко хлопнул книгой с Писанием и скрылся в доме. Свет, согревавший спину, исчез, сначала сузившись до тонкой полоски на чёрном земляном полу, а зачем нырнул в тепло вслед за мужчиной.

В тот раз мальчик заболел. Тяжело и стремительно. Он до потери сознания кашлял и захлёбывался чем-то, раздирающим горло и лёгкие, и лишь какая-то чудовищная тяга к жизни заставляла вновь и вновь выныривать из спасительного забытья. Но это была не вера в Императора, а нечто иное. Желание выжить назло, выжить вопреки, выжить, чтобы потом защищать таких же несчастных, как он сам.

— Это пневмония, Карстен. Ему нужны антибиотики, иначе он не доживёт до вечера, — вкрадчиво повторяла Фланни.

Её рука приятно холодила лоб мальчишки, и будь у него хоть немного сил, потёрся бы об неё, как щенок.

— У тебя диплом доктора?

— Нет.

Голос женщины стал бесцветным. Она знала, что последует за этим вопросом.

— Тогда как ты можешь ставить подобные диагнозы? Или в борделях обучали грамоте? Такие, как ты, умеют только сифилис с гонореей определять, шлюха! — последнее слово Карстен сопроводил пощёчиной.

— Да, мой супруг, я не могу этого знать, — послушно заговорила жена. — Вызовем доктора?

Мальчик не видел лица Фланни. Перед глазами растекались радужные круги, но он знал, женщина улыбается этой самой жуткой улыбкой, и ему впервые стало страшно не за себя, а за опекуна.

Они больше не спорили. Затушили чадящую лампу на прикроватном столике и радужные блики исчезли.

Снова бессвязные картинки в голове и гулкое эхо:

— Именем Императора!

Пятилетний мальчик не знал, что имя может быть таким сильным. Даже императорское. Но оно взяло и в одночасье выбило ударом окованного сапога дверь и забрало всех: маму, папу, старшего брата. В тот день звучало много разных слов, среди которых отчётливо выделялись «измена», «Император», «имя»…

А как, вообще, зовут Императора? Что это за имя такое? Раньше ребёнок наивно полагал, имя — это ласковый шёпот мамы. Имя — это озорство в устах брата, зовущего поиграть. Именем подписывал важные бумаги отец в их маленькой судоходной компании. Но потом имя отняли у ребёнка вместе с семьёй, и подарили кое-что взамен — веру в то, что некоторые имена сильнее других. Некоторые имена калечат и убивают.

— Лис, — ласково позвала Фланни, отгоняя людей в униформе, окруживших кричащего ребёнка. — Я боялась, что опоздала…

— Заткните его кто-нибудь. Раздражает.

— Ты как лисёнок. Маленький и дрожишь.

— Не понимаю, зачем оставлять его в живых? С гнилого дерева — гнилое семя

Фланни махнула рукой, и холодное дуло револьвера, направленное прямо между серых заплаканных глаз, растворилось и исчезло.

— Я как-то прикармливала одного лисёнка. Он повадился копошиться в мусорных баках зимой и однажды застрял, представляешь? Прямо в топке. Или посадил его кто туда. Не знаю. Когда вытащила бедняжку, он весь был в саже. Я отмыла и подлечила его, но всё равно называла серым лисом.

Тычок в рёбра. Колени больно стукнулись о мостовую.

Фланни погладила ушибленный бок, ноющий фантомной болью, и всё тут же прошло.

Он вырос, стал сильным и смелым, вернулся в лес и обрёл свободу, — женщина с тоской вздохнула, а затем что-то зазвенело и откололось.

— Будет чуточку больно, но ты не шуми, иначе Карстен услышит. Он считает, лишь вера в Императора сможет исцелить твой недуг, — в голосе Фланни звучали опасные ехидные нотки, за которые можно было самой очутиться на морозе без одежды. — Только не кричи, милый. Как не кричал Серый Лис, когда его лапы прикипали к горячей печной заслонке.

Сгиба локтя нежно коснулась смоченная в спирте ватка, а затем тонкая игла нырнула под кожу.

— Не сдавайся, Серый Лис. Выберись из печки.

* * *