Книга С сердцем не в ладу, страница 38. Автор книги Буало-Нарсежак

— У нее был второй ключ от моей машины. Она взяла револьвер в тот день после обеда. Когда мы ехали в морг, я при ней положил его в ящик для перчаток. На следующий день она мне его вернула.

— К несчастью, рука у нее оказалась не такой твердой…

Марей чуть было не сказал: «… как у тебя». Он умолк, сделал несколько шагов, машинально собрал все листочки, затем, тряхнув ими, добавил:

— Остальные события я восстановил сегодня ночью. Скажешь, если ошибусь. Услышав мой голос, Линда вышла в прихожую и спряталась на кухне. Я же, увидев раненого Монжо у лестницы, конечно, сразу бросился на второй этаж. Она выскользнула… и, пока я рыскал по всему дому, ты открыл ей калитку.

— Да.

— Как это просто! И какой же я был дурак!.. А когда Монжо лежал в больнице, чего я только не выдумывал! Всех нас заворожил этот цилиндр. Потом уже все шло своим чередом. Монжо не так глуп, чтобы доносить на Линду. Дела его пошли на поправку, и он замыслил небольшой шантаж. Так ведь?

— Так.

— В тот вечер, когда мы с Фредом следили за ним, он звонил Линде?

— Да. Он требовал свидания. Линда не могла снова пойти на набережную Мишле, да и подвергнуться риску быть замеченной в обществе Монжо тоже не могла.

— Тогда она попросила его прийти к ней.

— Выбора не оставалось. Мариетта как раз уехала, — большинство соседей в отпуске. Она решила, что, если Монжо придет попозже, его никто не увидит.

— И Монжо согласился? Он не побоялся, что его пристрелят?

— Нет, он принял необходимые меры. Во всяком случае, он уверял, будто отправил нотариусу письмо, в котором обо всем рассказал. Если с ним что-нибудь случится, письмо вскроют.

— Думаю, он пускал пыль в глаза.

— Возможно, но сомнение оставалось.

— Мерзавец! — воскликнул Марей. — Он знал, что ему нечего бояться, и взял вас за глотку.

— Вот именно. Мы были у него в руках.

— Вернемся к Линде.

— Она не заперла ни калитку, ни входную дверь. Когда ты бросил камешки ей в окно, она подумала, что это Монжо давал знать о своем приходе. Когда же она узнала тебя, это был настоящий удар! А Монжо уже поднимался по лестнице. Она впустила его к себе в комнату, заперла дверь, как ты велел, и, чтобы обмануть тебя, Монжо несколько раз кидался на дверь изнутри.

— Вот это-то меня больше всего и смущало, — сказал Марей. — Она спрятала Монжо в шкафу?

— Да. Пока ты осматривал дом, она разделась, ведь одежда сразу бы выдала ее, и, подождав твоего возвращения, взяла халат…

— Из шкафа! Признаюсь, там я ни за что не додумался бы искать!

Бельяр казался менее удрученным. Удивление комиссара отвлекло его и даже позабавило. Он невольно включился в игру.

— И долго просидел Монжо в своем тайнике?

— До утра. Простившись с тобой, мы сделали вид, что едем прямо в горы, на самом же деле через полчаса вернулись обратно и освободили Монжо.

— И вы увезли его с собой?

— Да. Теперь он в Швейцарии.

— И… много он с вас потребовал?

— Сто тысяч.

— Черт возьми! И вы согласились?

— А что оставалось делать? Линда все уладила.

— Ну а цилиндр?

Бельяр как-то жалко улыбнулся.

— Я по-прежнему возил его в своем багажнике, мне не терпелось избавиться от него, но не мог же я отвезти его на завод?! Закопать или бросить где-нибудь на улице тоже не мог. Тогда мне пришла мысль оставить его у Монжо перед отъездом из Парижа.

— Ты хотел сделать мне подарок?

— В какой-то мере. Я знал, что рано или поздно ты снова туда придешь.

— И Монжо ничего не имел против?

— Ему заплатили. Он даже нашел это забавным.

— Правда, цилиндр ничем не мог ему повредить. Его пытались убить. Теперь хотели скомпрометировать. Он все больше и больше походил на жертву. Ну и жизнь! Вся ответственность за это дело лежит на нем, а в конечном счете против такого вот молодчика не может быть выдвинуто никакого обвинения. Мало того, он разбогател.

Марей предложил Бельяру сигарету. Они помолчали. Наконец Марей решился.

— Самое простое, — сказал он, — если я прочту тебе конец своего рапорта.

Он взял последний листок.

— Я позволил себе наскоро обрисовать твои чувства… — объяснил он. — Ты извини, но в этом вся загвоздка, так ведь? Поэтому я в общих чертах написал, что, после того как Монжо выбыл из игры, Линда просила тебя уехать с ней… Нет-нет… Не возражай. Повторяю тебе, это и есть правда, в общих чертах, конечно. А нюансы, старина… До нюансов судьям нет дела. Итак, в двух словах все сводится к следующему: Линда или ребенок… Она предложила тебе выбирать: «он или я». И грозилась все рассказать. Я не хочу знать, что вы друг другу сказали. Главное, что ты убил ее.

— Она совсем обезумела. Она и правда была способна на все.

— Об этом-то я и пишу в самом конце. Вот послушай: «Преступление только что было совершено, когда явился комиссар Марей. Бельяр сказал ему; что госпожа Сорбье ушла к себе в комнату. Мужчины разговаривали некоторое время в гостиной. Потом Бельяр под каким-то предлогом открыл окно. Он хотел воссоздать обстоятельства смерти Сорбье и обеспечить себе таким образом безупречное алиби. С этой целью он заявил, что в саду кто-то прячется, и предложил комиссару свой собственный револьвер, то есть старый револьвер, который брал с собой в путешествие. Зато оставил у себя револьвер калибра 6,35. Как только Марей скрылся из виду, Бельяр выстрелил в окно, то есть повторил то, что сделал Сорбье. Вернувшись, Марей увидел, как Бельяр бросился бежать из гостиной наверх. Алиби было прекрасным. Его нельзя было бы опровергнуть, если бы пуля не попала случайно в ствол глицинии. Но этой пули оказалось достаточно, чтобы узнать, каким образом была в действительности убита госпожа Сорбье. И с этого момента все постепенно начало проясняться…»

Марей сложил листки, бросил их на стол.

— Я печатал все утро, — устало сказал он. — Еще никто не знает.

Он протянул руку.

— Давай сюда.

— Что?

— Твой револьвер.

— А потом?

— Поедешь со мной в полицию.

— Нет, — сказал Бельяр.

— Хочешь, чтобы я отпустил тебя? Но через час тебя все равно поймают. Тебе не убежать.

Губы Бельяра совсем побелели. Он опустил руку в карман и достал револьвер — такой маленький, словно игрушечный.

— Давай, — снова повторил Марей. — Я все сделаю, чтобы помочь тебе, ты ведь знаешь.

— Что же тебе мешает молчать? Ты в отпуске. Это дело тебя больше не касается.