Онлайн книга «Чужая жизнь»
|
«Здравствуйте, я много раз хотела написать Вам. Вы подумаете, что я дурочка. Вот поэтому я и не писала, что Вы так подумаете. А сейчас пишу потому, что все Вас ругают, и в интернете, и по радио, везде. Я хочу Вам сказать, что тоже один раз чуть не убила человека, пульнула в девочку камнем, мимо, повезло. Могла в голову. Вы мне сейчас снитесь каждую ночь, и мы вместе идем. Я просыпаюсь с мокрым лицом, плачу. Ответьте мне на письмо. Ваш адрес мне выпросила подружка, у папы, он работает в МВД. Мы будем писать друг другу, и Вам будет легче. Я Вас очень люблю. Даша». Михаил опустил листок и встретился с потерянным взглядом актера. Даже неловко было смотреть на такого совершенно раздавленного, униженного человека. Он ждал, что Михаил скажет. Но Михаил хранил молчание. Листок сложил и аккуратно спрятал в конверт. Протянул актеру. Но тот не решался забрать конверт, как будто не имел уже на него права, да и никогда не имел. – Я ей не ответил, – вымолвил он. – И слава богу. – Да. – Других писем она не писала? – Нет-нет. – Большое облегчение. Но сейчас что вы от нее хотите? Чего ждете? – Я? – Ну не я же. Актер молчал растерянно. – Дома ее сейчас нет. Она у друзей, встречают Новый год своей компанией. И парень у нее есть, он тоже там. Вы меня слышите? – Да-да, конечно. – Чего вы вообще ждали? На что надеялись? – Я сам не знаю. – Даже если бы она дома была? Что бы вы ей сказали? Неужели бы это письмо сунули? – Михаил тряхнул письмом. – Нет. – Она вам что-то должна этим письмом? – Нет! Я, я сам не знаю, я знаю, что сглупил. – Новый год не с кем встретить? – Да. – Ничего страшного. Встретите один, спать ляжете пораньше. – Мне вообще идти некуда. В принципе. Квартира того, ушла за долги. – Я сожалею, но Даша тут ни при чем. – Конечно. – Идите к друзьям, к знакомым. – Я пойду. Конечно. Всё правильно. Глаза у актера опустели и смотрели уже без всякого выражения. Хлопнула наверху чья-то дверь, запахло сигаретным дымом. Актер взглянул на конверт в руке Михаила. Отделился от подоконника и тихо отправился вниз по лестнице стариковским шагом. Михаил услышал, как открывается и закрывается дверь подъезда. Подошел к окну. Актер медленно шел через двор. Поскользнулся на льду, взмахнул руками, удержался. Черная ссутулившаяся фигура. Михаил разорвал конверт вместе с письмом. Старая бумага рвалась легко. Руки дрожали. 17 марта был будний день, и все они встали рано, засветло. Вместе сели завтракать. Бубнило радио, которое мать всегда включала, чтобы услышать погоду. И, когда передавали прогноз, она им говорила: – Тише-тише! Даже если они молчали. А сама переставала жевать и слушала. Пообещали туман и гололед, минус два утром, до нуля днем; сразу после прогноза ведущий утреннего эфира сообщил, что сегодня хоронят известного актера, еще два года назад благополучного человека. Девушка – она тоже вела эфир – ахнула совершенно искренне и стала расспрашивать: – Где умер? В тюрьме? – Нет, – сказал ведущий, – он вышел в декабре, по амнистии. – Отчего же умер? Такой молодой! Сколько ему было? – Не знаю, сколько, может, кто-то позвонит нам из слушателей, скажет. Умер он в больнице, на Галушкина, его нашли где-то в районе Яузы, с обморожением, привезли, алкогольное опьянение, конечно. – Да, он пил. – Потому и в тюрьму попал, что пил, едва уже себя помнил. – Бедный-бедный. – Знаешь, а мне его нисколько не жалко. Сам виноват. – А мне жалко. Он очень был талантливый, очень. Дашка ковырялась в тарелке, глаз не поднимала. И вдруг всхлипнула. – Даша, – растерянно воскликнула мать. А Даша уткнулась в ладони и разревелась. Мать гладила ее по спине, по волосам, смотрела беспомощно на Михаила. Даша увернулась от материнской руки, убежала в ванную. Там зашумела вода. – Чего она так? – спросила мать Михаила. В студию дозвонился врач из той самой больницы на Галушкина. Ведущий оторопел от радости, что такой важный свидетель у них в эфире. Врач сказал, что ничего уже нельзя было сделать, полная интоксикация организма плюс обморожение, слишком поздно он к ним попал. Сказал, что прощание с актером будет у них, в больничном морге, желающие могут прийти завтра в десять. Вернулась зареванная Дашка. Мать налила ей свежего чая, погладила по руке. – Всё нормально, – сказала Дашка, – всё прошло. Чего теперь. Она уверила, что действительно успокоилась, только попросила мать переключить на какую-нибудь другую программу, без новостей, чтобы только музыка. Михаил взял на работе отгул и поехал к десяти на Галушкина. Он думал, что народу соберется немало. Но на снегу возле морга топтались всего трое. Дед с младенческими голубыми глазами, возможно, родственник. Две пожилые дамы. Они походили на старомодных театралок, которые приносят с собой в театр торжественные туфли, пудрятся, пахнут весенними духами и всегда преподносят актерам цветы. Они стояли с печально опущенными хризантемами. Девственно-белыми, холодными и невинными. Через двадцать минут после назначенных десяти часов двери отворились, их пригласили войти. Дед отбросил сигарету, и она прошипела в снегу. Михаил вошел в промозглое помещение последним. Священник говорил. Михаил прислушивался, он надеялся услышать что-то важное, то, чего не знал сам. Священник говорил о прощении. Лицо человека в гробу было совершенно белым. Чужое лицо. Михаил никак не мог узнать в нем актера. Он повернулся и отправился к выходу. У самой двери стояла девушка. То существо, которое он так пожалел когда-то, чью мимолетность так остро, до боли, почувствовал. Она стояла с темными розами. Их взгляды встретились. Михаил понял, что и она его узнала. Мгновенно. Поняла, кого приняла тогда, в автобусе, за актера. Ни слова они друг другу не сказали. Михаил отворил дверь и вышел под серое мглистое небо. Направился по дорожке от морга. У ворот оглянулся. Почему-то он думал, что девушка идет за ним. Но никто его не преследовал. В метро от тепла и духоты, однообразного движения, круговорота толпы, черных окон, качки на него нашло оцепенение. Он проехал свою станцию, недостало сил встать и пробраться к выходу. Он ехал всё дальше и дальше от собственного дома и думал, зачем она пришла. Тоже чувствовала вину? |