Онлайн книга «Три покушения на Ленина»
|
Бонч-Бруевич в это время лечился в Финляндии. В 12 ночи ему позвонили из Смольного и попросили вернуться в Петроград. По телефону о покушении на Ленина говорить не стали, но Бонч-Бруевич почувствовал, что вызывают его неспроста, тем более, что на краткосрочном отпуске и на лечении настаивал сам Ильич. Когда ему рассказали о событиях у Михайловского манежа, Владимир Дмитриевич созвал всех своих комиссаров, велел прочесать весь город и раскрытие преступления считать не только делом чести, но и партийным долгом. Город действительно прочесали, причем под мелкую гребенку – этим занимались и комиссары, и чекисты, и добровольные помощники – вычесали немало всякой дряни, но выйти на след террористов так и не удалось. Помог, как это иногда бывает, случай. Вот как рассказывает об этом в своих воспоминаниях сам Бонч-Бруевич. «Как-то в эти дни я вышел из своей квартиры, чтобы сесть в автомобиль и ехать в Смольный. Неожиданно ко мне подошли человек пятьдесят проживающих поблизости рабочих, которые просили разъяснить кое-какие законодательные распоряжения. Я, конечно, задержался и стал рассказывать им обо всем, что их интересовало. И тут вдруг скорей почувствовал, чем увидел, острый, в упор смотрящий на меня взгляд. Это был бравый солдат в серой шинели, смотревший на меня пристальными черными глазами. Когда я закончил разговор и шагнул к машине, он вдруг меня остановил. – Послушайте, – сказал солдат, – где можно вас видеть и поговорить? – А что случилось? – Пока ничего. Но я хотел вас убить, – сказал он, глядя прямо в глаза. – Прямо сейчас должен был стрелять. А с вами рабочие по душам разговаривают, вот меня и взяло сомнение. – Это любопытно! – ответил я. – Что же это вы, батенька, надумали мною заняться? Хотите поговорить, так садитесь, поедем. – Нет, я лучше приду. – Ну что ж, тогда идите в Смольный и там меня спросите. – Но меня не пропустят. – Обязательно пропустят, назовите мою фамилию. Вы знаете, как меня зовут. – Знаем. – Ну так вот приходите. – Придем. И я захлопнул дверцы автомобиля. – Что-то здесь не так, что-то здесь есть, – подумал я, подъезжая к Смольному. – Или, может быть, это просто психически больной, вернувшийся с фронта: таких сейчас немало. Я приступил к текущим делам, рассказав кое-кому из своих товарищей по 75-й комнате об этом любопытном случае. Часа через два мне говорят, что меня добивается видеть какой-то солдат и что ждать приемных часов он не хочет, так как у него есть ко мне важное секретное дело. – Неужели он? – мелькнуло в уме. Смотрю – входит. Да, это он. Твердо подошел к столу. – Ну, вот я и пришел, – сказал он. – А вот вам револьвер, из которого я должен был вас убить, – положил он на стол наган. – Кто вы будете? – Я – фронтовик… Совсем недавно вернулся с фронта. Фамилия моя Спиридонов. – Садитесь, – сказал я ему. – Вы хотели со мой потолковать, давайте, сейчас у меня есть время. Он присел и как-то виновато сказал: – Ведь вот еще минута, и я бы вас застрелил. Ошибка… Уж очень душевно вы говорили с рабочими. Я и подумал – это не тот, это не враг. Какой же вы враг? Вижу – свой брат, – улыбнулся он. – Вы действовали в одиночку или за вами кто-то стоит? – спросил я. – Подождите, все расскажу. Вокруг нас столпились рабочие, члены нашего комитета, заинтересовавшиеся рассказом этого посетителя. – Мать честная! – воскликнул Спиридонов, приподнимаясь. – И тут все рабочие, все наш брат. А говорили – в Смольном одни немцы да господа. Врали нам… А потом Спиридонов рассказал самое главное. Оказывается, в Петрограде есть офицерская организация, которая задумала убить Ленина, и он, Спиридонов, тоже состоит в этой организации. Он указал один адрес в Перекупском переулке, где собирались эти офицеры и где он неоднократно бывал. Хозяйка этой квартиры женщина, как зовут не знает, но фамилия ее Салова. В тот же вечер мы произвели аресты на квартире в Перекупском переулке: устроили там засаду, и туда, как горох, сыпались люди, которых тут же доставляли в Смольный и чинили немедленный допрос. Через два дня мы добрались до фигур, стоявших ближе к центру заговора, и, наконец, арестовали трех офицеров, которые были непосредственными участниками покушения на Владимира Ильича. По логике вещей все главные виновники покушения, конечно, должны были быть немедленно расстреляны. Но в революционное время действительность и логика вещей делают огромные, совершенно неожиданные зигзаги, казалось бы, ничем не предусмотренные. Когда следствие уже было закончено, вдруг пришла депеша из Пскова, что немцы двинулись в наступление. Псков был взят, и немцы стали распространяться дальше, по направлению станции Дно – Петроград. Все дела отпали в сторону. Принялись за мобилизацию вооруженного пролетариата для отпора немцам. Как только было опубликовано ленинское воззвание „Социалистическое отечество в опасности“, из арестных комнат Смольного пришли письма покушавшихся на жизнь Владимира Ильича и просивших отправить их на фронт на броневиках для авангардных боев с наседавшим противником. Я доложил об этих письмах Владимиру Ильичу, и он в мгновенье ока сделал резолюцию: „Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт“». И что же дальше? Неужели несостоявшихся убийц Ленина комиссары отпустили на волю? Ведь их намерения не вызывали сомнений, и не убили они вождя лишь потому, что в машине оказался Платтен, который отвел в сторону голову Ильича и пулю принял на себя. Трудно в это поверить, но террористов отпустили – таким необъяснимым был «революционный зигзаг». Сдержали ли слово чести господа офицеры, стали ли они, хотя бы из чувства благодарности за сохраненные жизни, борцами за рабочее дело и горячими сторонниками советской власти? Увы, но честь у них переродилась в выгоду, а благодарность – в мстительность. Капитан Зинкевич удрал в Сибирь и вступил в армию Колчака, где прославился неуемной жестокостью к попавшим в плен красноармейцам. Военврач Некрасов переметнулся к Деникину, дошел с белой армией чуть ли не до Москвы, а потом где-то затерялся. Вольноопределяющийся Мартьянов ни винтовки, ни револьвера в руки больше не брал – его оружием стало перо. Эмигрировав за границу, он стал одним из самых злобных и последовательных врагов советской власти. А вот подпоручик Ушаков, хоть и не стал большевиком, но от белых пострадал: колчаковцы бросили его в тюрьму и едва не расстреляли как коммуниста. Сбежав из тюрьмы, Ушаков, назло бывшим коллегам-офицерам, вступил в Красную армию и воевал до самого конца Гражданской войны. Впечатлений было так много, что, демобилизовавшись, Ушаков начал писать. Когда ему предложили написать воспоминания о покушении на Ленина, он это сделал. Печатать их, конечно, не стали, но рукопись сохранилась: только благодаря этому появилась возможность рассказать подлинную правду о первом покушении на Ленина, когда мишенью был затылок Ильича. |