Книга День, когда мы были счастливы, страница 40 – Джорджия Хантер

В три часа утра Халине разрешают идти домой. Она отдала почти литр крови. У нее кружится голова, и она понятия не имеет, пережил ли генерал эту ночь, удалось ли переливание. Но ей все равно. Она просто хочет вернуться к Адаму. Перед уходом доктор пишет записку и вручает ей.

– Если кто-нибудь спросит, почему вы на улице, – говорит он.

Забравшие ее сотрудники НКВД привезли ее на машине. Судя по записке, домой ее никто не повезет. «Ну и ладно», – думает Халина. Она рада отделаться от них. Она берет записку и уходит, не сказав ни слова.

Ее квартира через семь кварталов от госпиталя. Она каждый день ходит этой дорогой, хорошо ее знает. Но под покровом ночи город кажется чужим. На улицах темно, пусто. С каждым ударом каблучков по мостовой ей все больше кажется, что кто-то идет следом или ждет впереди, в тенях. «Ты просто устала, – говорит она себе. – Перестань параноить». Но это невозможно. В таком истощенном состоянии она сама не своя. Для начала, она замерзла – сейчас май, но ночи еще холодные. Она не переставая дрожит. Вдобавок у нее кружится голова, а руки-ноги кажутся тяжелыми, как будто она пьяная. На полпути к дому, в ужасе от ощущения, что за ней следят, она снимает туфли и из последних сил пробегает трусцой оставшиеся три дома до своей квартиры.

Не успевает она достать из кармана ключ, как дверь распахивается и появляется Адам, по-прежнему одетый.

– Слава Богу, – говорит он. – Я собирался выходить. Заходи, быстро.

Он берет ее за руку, и она морщится, когда его большой палец надавливает на синяк на сгибе локтя.

– Халина, ты в порядке?

– Все хорошо.

Она улыбается в слабой попытке скрыть боль и обморочное состояние. Если Адам узнает, сколько они взяли у нее крови, он разозлится, а еще больше разозлится из-за того, что оказался бессилен это предотвратить.

– Просто устала, – добавляет она.

Адам запирает за ней дверь и прижимает к себе, и она чувствует, как под рубашкой бьется его сердце.

– Я так волновался, – шепчет он.

Последние резервы энергии, собранные Халиной, чтобы добежать до дома, иссякают, и она внезапно чувствует, будто вот-вот потеряет сознание.

– Утром я буду в порядке, – говорит она, – но мне нужно лечь.

– Да, конечно.

Адам помогает ей лечь в кровать. Он поправляет подушку и накрывает ее одеялом до плеч, затем приносит и ставит на тумбочку стакан воды и несколько долек яблока.

– Ты хорошо заботишься обо мне, – шепчет Халина. Ее глаза уже закрыты, дыхание глубокое. – О нас.

Адам убирает волосы с ее лба и целует.

– Я просто рад, что ты вернулась.

Он раздевается, выключает свет и забирается в кровать.

– Ты меня до смерти напугала.

Халина чувствует, как ее затягивает в сон.

– Адам?

Через несколько секунд она отключится.

– Да, любимая.

– Спасибо.

Касабланка, Французское Марокко

20 июня 1941 года

Адди осматривает порт Касабланки, колонну автобусов, припаркованных возле самой пристани, темнокожих солдат, образовавших людской коридор у подножия трапа. Капитан «Альсины» сказал своим пассажирам, что корабль отправляют на север из Дакара в Касабланку «для ремонта». Но вооруженные до зубов мужчины, приказавшие беженцам сойти с корабля, даже отдаленно не похожи на ремонтную команду.

«Значит, это Марокко», – думает Адди.

В итоге «Альсина» провела в порту Дакара почти пять жарких месяцев. К тому времени как в июне она подняла якорь, срок девяностадневных виз в Южную Америку у большинства пассажиров давно истек. «Что нам делать? Что, если Варгас не возобновит наши документы? Куда мы пойдем?» Вероятность возвращения тем же маршрутом на север, в Европу, не улучшает настроения на борту, и оно с каждым днем становится все более отчаянным. Никто не верил, что они идут в Касабланку по техническим причинам. Чтобы успокоить истерию беженцев, капитан «Альсины» пообещал связаться с уполномоченными органами, чтобы гарантировать проезд до Рио. Он сказал, что телеграфирует в бразильское посольство в Виши с просьбой продлить визы пассажиров в качестве компенсации за недели вынужденного простоя. Но никто не знает, была ли телеграмма отправлена или получена, потому что вскоре после прибытия в Касабланку капитану вместе с экипажем и пассажирами приказали оставить корабль. Тем немногим, кто мог заплатить за гостиницу, предложили остановиться в центре города, но большинство сопроводили в лагерь для интернированных ожидать решения дружественного «оси» правительства Марокко касательно разрешения на отплытие «Альсины».

Адди спускается по трапу, солдаты показывают ружьями на автобусы и кричат выливающейся на пристань толпе иностранцев:

– Allez! Allez! ^[68]

Адди поднимается в автобус и занимает место у окна, выходящего на пристань. Он высматривает Лоубиров, которые, несомненно, среди горстки пассажиров первого класса, собравшихся в тени носа «Альсины» в ожидании транспорта в город. Он вглядывается в толпу, но сквозь заляпанное грязью стекло мало что видно. Встав на колени на сиденье, он опускает окно на несколько дюймов и выглядывает в щель. Автобус трогается, и Адди видит Элишку, по крайней мере ему так кажется, ее светловолосую макушку; похоже, она стоит на цыпочках, глядя в его сторону. Высунув руку в щель, Адди машет ей, гадая, поймет ли она, что это он. В следующее мгновение автобус резко набирает скорость, оставляя за собой облако пыли и выхлопных газов.

Через сорок пять минут караван автобусов замедляется и останавливается у клочка пустыни, огороженного колючей проволокой. Проходя внутрь, Адди бросает взгляд на деревянную табличку над входом: Kasha Tadla. Лагерь кишит мухами и окутан всепроникающей вонью экскрементов благодаря нескольким выкопанным в земле ямам, которые служат туалетами. Адди хватило двух неприятных ночей сна валетом с парой испанцев в одноместной палатке, после чего он решил, что с него хватит. Утром третьего дня он подкрадывается к охраннику у входа в лагерь и на идеальном французском просит отпустить его в город за предметами первой необходимости.

– У нас кончилась туалетная бумага и мыло. У нас опасно мало воды. Без этого люди заболеют. Они умрут.

Он открывает страницу своего блокнота, на которой написал «papier hygiénique, savon, eau embouteillée ^[69]».