Книга Хазарский пленник, страница 80 – Юрий Сумный

Позднее, когда Владимир умылся, стойко перенёс многословные обвинения жены, не понимавшей происходящего, оскорблённой отказом призвать за стол купцов, он вышел на крыльцо своего дома. Дом Святослава — княжеское гнездо. Здесь всегда отходила душа, всегда чувствовался покой и неведомое тепло. Но не сейчас. Ожидая гостей, понимая, как много значит для каждого этот ужин, князь впервые удивился: ведь нет прежней радости и безмятежности. Нет покоя даже в стенах дома. И запах черёмухи, сладкий, густой, казался ему невыносимым, ибо именно сейчас казнили Претича. Он видел кровь перед глазами, кровь, пролитую на поле у неведомой деревушки, такую же, как и кровь воеводы, и ему казалось, что она пахнет приторно сладко. Кровь своих, кровь киевлян, лишала его самой основы, лишала его покоя даже в родовом гнезде. Мысли наивные, чистые, выношенные им с детства, столкнулись с неупорядоченной разноголосицей толпы.

Так кручинится пахарь, постоянно наталкиваясь сохой на корни. Выжженный и выкорчеванный участок скрывает множество подземных препон. И провести борозду, бросить семя, поднять урожай кажется не по силам одному. А где найти помощников? Чем кормить их? Сказками о грядущем урожае?

Ночью Владимир не утешал Рахиль, хотя знал, что ждёт. Не желал долгого скандала. Впервые позвал Рогнеду и молча, не говоря тёплых слов, навалился на тело наложницы. Та принимала князя покорно, скрывая собственную страсть, но тело уже ожило, и под конец её бёдра содрогались от неудержимых порывов, а уста исторгли сладкий стон. В безрадостной монотонности дней и ночей даже грубое соитие становилось для наложницы радостным событием.

Глава девятая
СУД ПРАВДЫ

Митяй, тысячник князя Святослава, как и Претим, не служивший более никому, ввалился в дом Бочкаря под утро. Двери остались распахнутыми, утренний свет косо вонзился в горницу, и пришедший поморщился.

Спёртый дух рванулся в распахнутую дверь. Заметно, что здесь всю ночь гуляли, вон гости, кто уснул на лаве, кто притулился в уголке, прикрываясь лёгким рядном, кто всё ещё тянется к чарке. Кабы зима, мог подумать, что угорели, настолько вялы движения ратников. Осоловевшие взгляды, мутные зрачки, тяжёлые веки.

— Та-ак! — Зло раздувая ноздри, втянул воздух Митяй и выругался. — Совсем подурели, недоумки?! Чего разнюнились? А ну, вставай! Бочкарь! Корчи б тебя крутили! Семён, Игнат!

Заметив, что его крик не достигает ушей, в два шага метнулся к ведёрку с водой и расплескал всё содержимое, обливая пьяниц, бодрствующих и сонных.

— Кто ратиться выйдет? Вы что, забыли?! Нынче всё решается! Народ спозаранку колготится, а вы?! Бочкарь!

В ответ донеслось возмущённое ворчанье ратников, злая ругань проснувшихся и на удивленье рассудительное высказывание Бочкаря:

— Чего им не колготиться? Людям всё в забаву! Пока кости не затрещат, всё кажется — гулянка! А нам выступать против князя нельзя! Для того и надрались, как поросята... был гонец от князя, был. Покрутился здесь, поглазел, да и подался прочь.

— Как же... как же вы отступаетесь? От нашего дела? — возмущённо бормотал Митяй. — Какой князь? Выйдем вместе, и не будет князя! Снесём напрочь хазарскую нечисть! Я ли не толковал вам? Всё готово! Вставайте, ещё успеем! Две тысячи хазар нам не помеха, они к детинцу сошлись, там улочка неширокая, сотня с копьями перекроет! Запрём с двух концов и расстреляем как зайцев! Спалим! Вон как византийцев палили! Старые дружинники с нами! Войско против матерей да жён не двинется! Точно вам говорю! Все наши сёстры, матери, жёны, все, кто в Христа верует, народ поднимают! Какой там князь? В пыль сотру. Вот этими руками!

Пламенная речь не оказала нужного воздействия. Ратники отводили глаза, чесали мокрые затылки, утирались запятнанными рушниками и зябко ёжились. В горнице стало гораздо свежей, но кутилам утренняя прохлада мешала.

— Мы никуда не выйдем. Ни с тобой, ни против! — разъяснял крикуну Бочкарь. — Да и какая разница, кто на стол сядет? Владимир, Глеб иль ещё какой гораздый? Святых-то не бывает!

— Срамота! Срамота вам, бражники! — отступил к двери Митяй. — Измельчал народец, даже родню не боронит!

Бочкарь хотел ответить, но лишь бессильно махнул лапой и уронил её на стол. В ярком свете серыми искрами мелькали всполошённые мухи, и хлебные крошки размокали на столешнице, впитывая пролитое пиво.

— Что скажете?

Владимир в кольчуге, придерживая саблю, присел на лавку, присоединяясь к соратникам, которым кусок в горло не лез. Пышные лепёшки, варёная свинина, репа, ломти сот с тёмным гречишным мёдом оставались нетронутыми. Отпил кваса, смахнул пену с усов и повторил:

— Что делать-то?

Горбань, Крутобор, Филин — новый сотник, похожий на балаганного канатоходца, резкий и точный в движениях, которому доверил своих телохранителей, да суетливый Третьяк — вот и всё, на кого князь мог опереться против горожан.

— А что тут можно сказать? — невесело поглядел на князя Крутобор. — Дался им этот Иисус.

— Им? — Владимир вскинул одну бровь и так же криво усмехнулся. — Вера, проделки Цимисхия! Новый император забрасывает сети! Нашёл приманку для простолюдинов... но нам-то как смуту упокоить?!

— Могли вчера половину бунтарей прикрыть, князь. Ты не велел! Теперь как ни гадай, без крови не сладить, — упрекнул хозяина Горбань. — А думаю пустить слух о печенегах. Собрать ратников, вывести из города...

— Эх, поздно! — покачал головой Владимир. — Народ уже взбаламутили, скоро сюда явятся! Какой тут поход, какие печенеги? Мне безумцев жаль, понимаешь, свои же люди, все свои! Больше затопчут, чем сталью порубим! Как править таким народом, как?

— А ты оставь город, князь! Выступай на печенегов! Хазары останутся, разберутся... чуть что, ты чист, все они, проклятые, виноваты! — советовал Горбань. — С тебя и взятки гладки.

— Мудр ты, однако! — покосился на Горбаня Крутко. — Хазаре полгорода спалят, только дай!

В дверь ударили кулаком, воин заглянул внутрь, встряхнул головой, отбрасывая волосы рассыпавшиеся, едва снял шлем, и сказал:

— Идёт Улгар с Кандаком. Пускать? Там конница всю улицу заняла. Больше тысячи привели, к чему?

— Добро... — Владимир прищурился, привстал и шепнул Крутобору: — Будет у нас хоть один день покоя, а?

Сейчас он испытывал непонятные чувства. Страх? Ненависть? Нечто похожее наваливается на путника, забредшего в болото в надежде сократить путь к селению. Ноги погружаются в чавкающую кашу, мокнет обувка, надёжных кочек всё меньше, и стоять уже нельзя, под тобой колышется гнилой торф. А куда идти? Назад? Вперёд? До жилья всего ничего, но каждый шаг грозит гибелью. Проклиная несчастье, человек хватается за кривые кусты, ищет взглядом твердь и старается скорей миновать опасное место. Отдышаться. А потом уж решать... как добраться до цели. Но передохнуть не дают. Вода прибывает, следы наполняются водой, впереди всё больше луж, всё меньше травы, да и та — с кувшинками, болотная. Нога проваливается по колено, а то и больше, и опоры не найти.