Книга Орден Казановы, страница 27 – Олег Суворов

— Забавные у вас ассоциации, — улыбнулся Винокуров.

— Значит, мадемуазель Рогожина уверена, что в неё стреляла женщина, оказавшаяся в числе грабителей?

— Совершенно верно. К сожалению, Ольга не обладает талантами своей младшей сестры, а потому не смогла нарисовать портрет. Однако она всегда сможет опознать грабительницу, которая, как ей показалось, является её ровесницей.

— Ну, для этого её ещё надо найти...

В дверь постучали, Гурский откликнулся, и, к неприятному удивлению Дениса Васильевича, в кабинете появился не кто иной, как журналист Кутайсов.

— Приветствую вас, господа, — весело поклонился тот. — Слыхали последний анекдот? В бюро находок трамвайного парка принесли оставленную в одном из вагонов могильную плиту, на которой огромными золотыми буквами была высечена надпись: «Мы тебя никогда не забудем!»

— Вы знакомы? — улыбнулся следователь, вопросительно взглянув на мгновенно нахмурившегося Винокурова.

— К сожалению, да, — кивнул Денис Васильевич, поднимаясь со своего места, — и потому я не испытываю ни малейшего желания оставаться в обществе этого господина. Прощайте, Макар Александрович.

— Одну минуту. — Гурский проворно вышел из-за стола и, остановившись между обоими своими посетителями, перевёл испытующий взгляд на журналиста. — Могу я узнать, в чём причина вашей неприязни?

— О, с моей стороны никакой неприязни нет, — заверил Кутайсов. — Просто Денису Васильевичу, по всей видимости не понравился мой фельетон, посвящённый тому скандалу с господином Сечниковым.

— Я принципиально не читаю бульварных изданий! — буркнул Винокуров.

— В данном случае совершенно напрасно! — К его немалому изумлению, решительно заявил Гурский. — Не далее, как неделю назад, находясь в этом самом кабинете, господин Сечников горячо доказывал мне, что обуздать господ бомбистов и нигилистов можно будет с помощью его методов, заставив данных господ почувствовать себя неотъемлемой частью единого целого, полностью подчинённой его интересам, — например, общественной стабильности.

— Я достаточно хорошо знаком с его идеями... Ну и что дальше?

— А то, что в своём фельетоне господин Кутайсов... — следователь кивнул в сторону журналиста. — Совершенно справедливо указывает на опасность этих методов, которыми можно обращать эволюцию вспять, вновь превращая личность в стадное животное, лишённое индивидуальных интересов, а вместе с ними и совести! Поэтому рекомендую ознакомиться с этой любопытной статьёй, не обращая особого внимания на её весьма развязный, надо при признать, тон. Да-с, Сергей Алексеевич, порой вы забываетесь, но это можно списать на горячку молодости. Хотя... — и тут Гурский хмыкнул. — Некоторые ваши особо удачные пассажи запоминаются надолго.

— Что же вам особенно запомнилось из моих пассажей, Макар Александрович? — тут же спросил польщённый журналист.

— Ну, например, однажды вы написали такую фразу: «Эсерка Фрума Фрумкина решила убить томского губернатора Азанчевского-Азанчеева». Несмотря на её мрачный смысл, звучит она безумно смешно ^[4]. А что касается репутации господина Сечникова, то, смею вас уверить, Денис Васильевич, ничего страшного с ней не произойдёт.

— То есть кик? — удивился Винокуров. — Ведь конгресс прерван в ожидании судебного процесса по заявлению этой особы как её там... Мальцевой, кажется?

— Совершенно верно. Мне удалось кое-что выяснить по поводу этой молодой дамы, поэтому на первом же заседании суда, которое состоится не далее как завтра, с господина Сечникова будут сняты все обвинения.

— Правда?

— Ручаюсь вам в этом, — кивнул Гурский. — А теперь, господа, окажите мне любезность и пожмите друг другу руки. Поверьте, дорогой Денис Васильевич, что господин Кутайсов не меньше нас с вами осознает всю опасность, которую таят для государства Российского планы господ бомбистов и иже с ними. Именно поэтому он давно и весьма плодотворно сотрудничает с полицией в лице вашего покорного слуги.

— Можно даже сказать, являюсь самым весёлым из её тайных агентов, — с дружелюбной улыбкой заявил Кутайсов, первым протягивая руку.

Винокуров не мог не поверить рекомендации следователя, поэтому смущённо ответил на рукопожатие.

— Вот и отлично! — заключил Гурский. — А если вы ещё и подружитесь, то доставите мне искреннее удовольствие.

— С удовольствием доставлю вам удовольствие, — весело откликнулся журналист и обратился к Винокурову: — А что, уважаемый Денис Васильевич, почему бы нам в знак примирения не пообедать?

— Я не против.

— Отлично. В таком случае, не сочтите за труд подождать меня буквально пять минут — а я лишь скажу пару слов нашему почтеннейшему Макару Александровичу наедине.

— Хорошо.

Дождавшись, пока за Винокуровым закроется дверь, журналист ловко извлёк из внутреннего кармана пиджака тонкую голубую папку и вручил её следователю. Макар Александрович явно этого ждал, ибо схватил папку с видимым нетерпением и тут же поинтересовался:

— Ну как?

— Масса всего интересного, — заверил Кутайсов, — роман можно написать!

— Но там будет именно то, чего я ожидал?

— И в огромном количестве! Поверьте, драгоценнейший Макар Александрович, ваше обещание спасти репутацию господина Сечникова не будет нарушено. В жизни этой порочной особы было столько любопытного, что ого-го! — И журналист выразительно присвистнул.

— Отлично, тогда я немедленно сажусь читать. А с вами мы встретимся завтра, за час до начала заседания суда.

— Договорились, о мудрейший из следователей стольного града Петра!

— И постарайтесь поближе сойтись с Винокуровым, — на прощание посоветовал Гурский. — Я уже тридцать лет знаю его как человека искреннего и порядочного.

— Для нашего времени он просто уникум! — засмеялся журналист. — Не беспокойтесь, Макар Александрович, всё будет в ажуре...

— Не подумайте, что я так уж падок на скандалы и ничто другое меня не интересует, — заговорил Кутайсов, когда они с Денисом Васильевичем уже сидели в одном из ресторанов Невского проспекта, расположенном неподалёку Казанского собора. — Хорошая литература мне тоже не чужда.

В самом деле?

— Я даже сотрудничаю с издательством господина Субботина, рецензирую поступающие к ним рукописи.

— Серьёзно?

— Вы, кстати, сами ничего не пишете?

— Увы! Таланта Бог не дал. — Делая такое заявление, Денис Васильевич почти не кривил душой. Поэтические увлечения молодости были давно позабыты, да он никогда и не пытался публиковать свои стихи, хотя иногда с удовольствием их перечитывал.