Онлайн книга «Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов»
|
Маяковский написал в стихотворении «Кофта фата»: Я сошью себе чёрные штаны из бархата голоса моего. Жёлтую кофту из трёх аршин заката. По Невскому мира, по лощёным полосам его, профланирую шагом Дон-Жуана и фата. Этот удивительный образ – штаны, сшитые из голоса поэта, – использовал и Шершеневич: «Я сошью себе полосатые штаны из бархата голоса моего». Мариенгоф уверяет, что Шершеневич не знал этих стихов Маяковского: «Такие катастрофические совпадения в литературе не редкость, но попробуй уговори кого-нибудь, что это всего-навсего проклятая игра случая» 128. Исследователи расходятся в оценке эпизода, и тем не менее «игра случая» переросла в исторический анекдот. Теперь, когда в одном зале оказывались и футуристы, и имажинисты, а Шершеневич выходил читать свои стихи, Маяковский вставал посреди зала и кричал: «Шершеневич у меня штаны украл!». Поэты вообще любили подколоть друг друга, нередко в эпиграммах или коротких стихотворных экспромтах. Помните такое у Маяковского? На свете есть много вкусов и вкусиков: Одним нравлюсь я, другим – Кусиков.
129 А ему уже отвечал Есенин своей частушкой: Ах, сыпь, ах, жарь, Маяковский – бездарь. Рожа краской питана, Обокрал Уитмана. Владимир Владимирович, закусив край губы, читал: Ну, Есенин, мужиковствующих свора. Смех! Коровою в перчатках лаечных. Раз послушаешь… но это ведь из хора! Балалаечник! Потом осматривал зал и, приметив остальных имажинистов, возвращался к эпиграммам: Квалифицированных работников было мало. Конечно, не забыли ни о Шершеневиче, ни о Мариенгофе. Шершеневич в приёмной лежал вместо журнала, а Мариенгоф разносил заждавшимся кофе. На сцену тогда вырывался Мариенгоф и, не оставаясь в долгу, хриплым своим чарующим голосом вопрошал: При чём тут левый фронт и фланг, Куда, Владим Владимыч, прёте? На правый, дылда, встань! На правый встань, болван! Да не в поэзии, а в роте! Смотреть на такие литературные упражнения в острословии – одно удовольствие. Дальше слов дело не заходило, и в любой момент футуристы и имажинисты могли объединиться против третьей силы. Можно вспомнить случай с Громовержцем, одним из критиков той поры: «В тот предвесенний вечер 1919 года в маленьком зале, плавающем в папиросном тумане ржаво-серого цвета, Громовержец выступал с докладом “Наши урбанисты – Маяковский, Мариенгоф, Шершеневич”. – Разрешите, товарищи, мне вспомнить один совет Льва Николаевича Толстого… – И Громовержец надменно повернулся к нам: – “Уж если набирать в рот всякие звучные слова и потом выпускать их, то читайте хоть Фета”. Умный совет. Лев Николаевич кое-что понимал в литературе. Громовержец пребывал в приятной уверенности, что каждого из нас он по очереди насаживает на вилку, кладёт в рот, разжёвывает и проглатывает. Не имея в душе ни своего бога, ни своего чёрта, он вылез на трибуну только для того, чтобы получить удовольствие от собственного красноречия. Говорил газетный критик с подлинной страстью дурно воспитанного человека. – Товарищи, их поэзия дегенеративна… – Он сделал многочисленную паузу, которая в то время называлась “паузой Художественного театра”. – Это, товарищи, поэзия вырожденцев! Футуризм, имажинизм – поэзия вырожденцев! Да, да, вырожденцев. Но, к сожалению, талантливых. <…> И вот, товарищи, эти три вырожденца… – Громовержец ткнул коротким пальцем в нашу сторону. – Эти три вырожденца, – повторил он, – три вырожденца, что сидят перед вами за красным столом, возомнили себя поэтами русской революции! Эти вырожденцы… Всякий оратор знает, как трудно бывает отделаться от какого-нибудь словца, вдруг прицепившегося во время выступления. Оратор давно понял, что повторять это проклятое словцо не надо – набило оскомину, и, тем не менее, помимо своей воли повторяет его и повторяет. Громовержец подошёл к самому краю эстрады и по-наполеоновски сложил на груди свои короткие толстые руки: – Итак, суммируем: эти три вырожденца… Маяковский ухмыльнулся, вздохнул и, прикрыв рот ладонью, шёпотом предложил мне и Шершеневичу: – Давайте встанем сзади этого мозгляка. Только тихо, чтобы он не заметил. – Отлично, – ответил я. – Это будет смешно. И мы трое – одинаково рослых, с порядочными плечами, с теми подбородками, какие принято считать волевыми, с волосами, коротко подстриженными и причёсанными по-человечески, заложив руки в карманы, – встали позади жирного лохматого карлика. Встали этакими добрыми молодцами пиджачного века. – Эти вырожденцы… Туманный зал залился смехом. Громовержец, нервно обернувшись, поднял на нас, на трёх верзил, испуганные глаза-шарики». 130 Но, когда не было третьей силы, имажинисты и футуристы упражнялись вовсю, поддевая друг друга. Один эпизод не без смака описан Рюриком Ивневым: «На лестнице мы столкнулись с Маяковским. Мариенгофу ничего не оставалось, как поздороваться и добавить иронически: – Владимир Владимирович, вы напоминаете мне тореадора. Маяковский, держа в зубах папиросу, как сигару, вынул её на секунду. – Вы хотите сказать, что похожи на быка. Не напоминаете даже телёнка. – Я не люблю телячьих нежностей, а вы уворовываете у меня строчки. – Я бы скорее повесился, чем стал копаться в вашем хламе! – История рассудит, кто во храме, а кто во хламе, – парировал Мариенгоф. – Вы не раз оскандаливались, когда в каком-то буржуазном листке писали про периодические дроби истории, намекая, что не сегодня, так завтра будет реставрация, – добавил Владимир. |