Онлайн книга «Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа»
У Савинкова от столь мудреных разговоров глаза начали опасно вылезать из орбит. Азеф улыбнулся кончиками губ и перешел на разговор, более близкий уму и сердцу собеседника: — Охрана Плеве очень серьезная. Для наблюдения нужны люди, по роду деятельности целый день слоняющиеся по улице: газетчики, торговцы вразнос, точильщики, старьевщики, продавцы кваса. Кроме того, надо купить пролетку, и пусть один из товарищей устроится легковым извозчиком. Савинков расплылся от счастья: — Гениальная простота! Ах, какой вы умница! «Купить пролетку!» Тогда уж не одну, а две или три пролетки! Полиции в голову не придет, что члены Боевой организации извозчиками ездят по Петербургу или торгуют вразнос гребешками. А тут еще извозчик да еще автомобиль! Ведь никогда прежде, кроме покушения первого марта восемьдесят первого года, уличное наблюдение не применялось! Плеве будет убит! Азеф мрачно буркнул: — Если не будет провокации! Савинков, сжав узкие губы, напряженно замолчал. На его скулах нервно вздулись желваки. Они вдруг встретились взглядами. Савинков немигающими шальными зрачками словно буравил Азефа. Вдруг у него зашевелились ноздри, зловещим тоном он прошипел: — Каждый революционер — потенциальный провокатор. Азефа словно холодный пот прохватил, но он решительно помотал головой: — Нет, конечно, не так! Среди революционеров много славных людей. Савинков свирепо скрипнул зубами: — А я повторяю: каждый революционер в свой час может стать провокатором, потому что и революционер — человек, а человек ничтожен и слаб. Цепляясь лохмами за вершины Шауинсланда, ползла тяжелая сизая туча. Рванул ветер, приподнял край скатерти. В воздухе запахло свежими огурцами. Молния зигзагами переполосовала горизонт. Как отдаленный выстрел пушки, донесся раскатистый переливчатый звук, затихая, прокатился по ущелью. Надвигалась гроза. Подскочил официант, раболепно изогнулся: — Господа желают перейти в зал? Азеф отрицательно помотал головой: — Не надо, мы любим грозу! Савинков ухмыльнулся: — Уж чего-чего, а грозы с обжигающими молниями и раскатами грома творим мы сами… Официант занял свое место у стены. Савинков сказал: — Я днями отправляю одного из своих товарищей в Петербург с гремучей ртутью. У меня, к сожалению, нет паспорта, чтобы въехать в Россию. Гоц обещал, что паспорт мне сделают в Кракове. И туда же приедет Каляев. Он хочет быть метальщиком. Азеф через губу пустил сигарный дым и фыркнул: — Все мечтают стать метальщиками! У меня уже голова болит от Покотилова, он помешался на мысли взорвать вместе с собою хоть кого-нибудь. Все уши прожужжал, грозится: «В одиночку пойду на акт!» Впрочем, ваш Каляев такой же балухманный. Никакой дисциплины, одни души прекрасные порывы! Савинков согласно кивнул: — Да, у молодежи нынче это стало манией: погибнуть, взорваться, взлететь на воздух, наделать шума и копоти. Мне Каляев при последней встрече признался: «Я психически не гожусь для нормальной, мирной жизни. Я хочу погибнуть!» Каков? Азеф согласился: — Странное поколение выросло. У них нет авторитетов. — С любопытством глянул на собеседника. — А что вас побудило стать террористом? Савинков поковырял пальцем макушку и задумчиво проговорил: — Вы видали цирковых борцов? Потеют, пыхтят, швыряют друг друга на пол, калечатся. Ради чего? Одни — ради денег, другие выходят на арену ради азарта, ради самой борьбы. Вот и мне нужна борьба, но не цирковая, а настоящая, с ломанием ребер и хрустом костей. Да, я наперед знаю, что для меня это добром не кончится. И все равно вновь и вновь возвращаюсь на арену террора, чтобы рисковать своей жизнью. И мне всегда интересно, почему тот или иной человек рискует своей жизнью. Ради красного словца и по заведенной манере идут на смерть якобы ради «счастья простых людей». Это вранье! Да и самим «простым людям» террористы не нужны. Никто никому не нужен. Вот вы, Иван Николаевич, говорите: «Я готов стать бомбистом!» Если вы не обманываете, то должны для себя решить: почему вы готовы убить другого, вероятнее всего, хорошего, умного человека и готовы погибнуть сами? Почему? Ради чего? Тоже, как у Каляева или несчастного Балмашова, болезненная жажда эшафота? — И снова крошечные зрачки Савинкова резанули Азефа. — Только на вас романтическое горение души не очень похоже… Азеф был бы рад избежать этого разговора. Он нехотя пробормотал: — Много причин, и главная — я из «черты оседлости», я вышел из самого социального дна, видел все бесправие, нищету, погромы… Савинков негромко ядовито рассмеялся: — Э, батенька, это уловки! Это все в прошлом. Сейчас вы инженер, у вас солидное жалованье, вы можете легально жить в Москве, семья, дети, и вдруг вы готовы со всем этим по своей воле проститься, в единый миг погрузиться в небытие! Для этого должны быть очень серьезные причины… — Или черты характера, — возразил Азеф. — Как у нашей молодежи… Савинков согласился: — Да, у многих голова смолоду забита, так сказать, этими… возвышенными идеями. — И, ехидно прищурившись, тоном следователя продолжал допрос: — И все же ответьте, почему вы, Иван Николаевич, зрелый, умный человек, готовы бомбу швырять?.. Азеф подумал: «Он что, меня подозревает?» Резко сказал: — Что вы привязались? Какие вам причины нужны? А если я просто презираю, люто ненавижу погрязших в сытом довольстве людишек? Ненавижу их сальные лица, их улыбочки и пустые слова? Ненавижу их склонность к размножению? Если я просто не желаю мирной жизни, если я вроде вас люблю азарт и опасность? Это что, не причины? Савинков рассмеялся: — Мы все любим азарт! Но я ловко вас, Иван Николаевич, подцепил, а? Азеф отложил сигару: — Кто хочет погибнуть, тот обязательно… — не договорил. Савинков спросил: — Что слышно о Гершуни? — Будет предан военному суду, а это означает смертный приговор. Наше дело — продолжить террор. — Серафима Клитчоглу мне жаловалась на вас, Иван Николаевич! Азеф усмехнулся: — Жаловалась? Серафиме надо жаловаться психиатру на свою больную голову! Эта Серафима еще один пример шизофрении: девица из богатой дворянской семьи, дочь статского советника, директора Амурского пароходного общества. В доме благополучие, семья прекрасная, уважаемая. Живи, учись, плодись, наслаждайся! Ан нет! В свои двадцать семь лет она успела числиться на каких-то курсах в Петербурге, быть студенткой женского медицинского института, сидеть под следствием в тюрьме, на два года быть сосланной в Самару и еще сменить кучу мужиков. И вот теперь, вопреки моему запрету и втайне от партийного руководства, предложила Покотилову большие деньги за устройство бомбы, чтобы самой швырнуть эту бомбу в Плеве. |