Книга Сто чудес, страница 3 – Венди Холден, Зузана Ружичкова

– Ну хорошо, – нехотя ответила я, ведь путь домой должен был стать вдвое дольше, а меня ждали, чтобы приступить к работе над новой записью почти сразу по возвращении. – Я спрошу в концертном агентстве, что они могут сделать.

Директор помог мне добиться от сотрудника агентства, чтобы тот поменял билет. Были и другие хорошие новости. Этот сотрудник сказал:

– Вам не обязательно возвращаться через Бухарест. Вы можете доехать на ночном поезде до венгерской границы и пересесть на другой, идущий в Прагу через Вену и Остраву. – Он нацарапал что-то на билете, поставил печать и отпустил меня.

Когда я вечером села за клавесин и, как обычно, помедлила минуту, размышляя, прежде чем заиграть, то заметила в первом ряду кое-кого из тех детей, с которыми общалась днем. Их лица, полные ожиданий, были обращены ко мне. Начав играть «Итальянский концерт» Баха, я видела, как жадно они впитывают каждую ноту, издаваемую под моими руками инструментом – слава Богу, хорошо настроенным.

Быстро забывшись в потоке музыки, я пришла в полусозерцательное состояние, как и всегда, когда дотрагивалась до клавиш. Когда бы я ни играла Баха, я чувствовала одно и то же. Его композиционные структуры поражают своей красотой. У меня скорее архитектоническая, чем зрительная память, и, по мере того как выстраивается мелодия, я представляю себе здание. Я знаю, где там верхние и нижние уровни. Модуляции Баха ведут меня подобно коридорам. И я точно знаю, когда и куда мне нужно свернуть. Я инстинктивно понимаю, как все расположено. Понимаю архитектурный план, понимаю направление: коридоры ведут в комнаты, ступени – на верхние этажи, а потом мелодический финал идеально завершает всю постройку.

После того как прозвучала последняя нота, я долго прихожу в себя – и только тогда слышу аплодисменты.

* * *

КАК ОБЫЧНО, мне подарили букет, и уже за кулисами директор вручил конверт с оплатой в румынских леях. Я не имела права открыть его, у меня было строгое предписание передать деньги государственному ведомству в течение двадцати четырех часов по прибытии в Прагу вместе со всеми другими гонорарами, полученными в ходе тура, и паспортом.

Я думаю, директор в Сибиу понимал, что мне перепадет лишь небольшая часть от тех, кто контролировал гастроли, поэтому он снова горячо обнял меня: «Мы не можем заплатить вам много, товарищ Ружичкова, но, пожалуйста, не отказывайтесь, если мы снова пригласим вас. Для нас много значит приезд такого человека, как вы».

Такой человек, как вы.

Глядя в глаза директора, я задумалась о выбранных им словах. Сомневаюсь, что он знал мою историю. Полагаю, что он имел в виду то, что в их места не часто заносит кого-то из немногочисленных музыкантов, живущих за железным занавесом и при этом имеющих разрешение записывать альбомы и даже – иногда – выезжать на Запад.

Подтвердив, что вернусь, я приняла его предложение сопроводить меня позже на вокзал, ночью под усиливавшимся снегопадом. Средневековый центр Сибиу – чрезвычайно живописный район, но на окраинах города чувствовалось, что для горожан зима – еще одно в череде тяжелых испытаний. На пути к вокзалу мы обгоняли прохожих, которые были настолько бедны, что обувь им заменяли обмотки из тряпок.

Во вздымающихся клубах пара точно по расписанию, за несколько минут до полуночи, подкатил поезд. Я хотела побыстрее попасть в вагон, но у старшего кондуктора оказались иные мысли на этот счет. Посмотрев мои бумаги, он заявил, что билет недействителен.

– Ваше место забронировано из Бухареста. Мы вас посадить не можем.

Я чуть не заплакала. Я страстно стремилась в город, который стал моим после войны, я ощущала ужасную тоску по дому, по матери и Виктору. Я хотела только одного: вернуться в двухкомнатную квартиру, где на единственной кровати спала мама, а мы с Виктором занимали матрас под роялем.

– Но мне же нужно в Прагу, – возразила я, – и я не могу выбраться отсюда иначе, чем на этом поезде.

Вмешался директор:

– Товарищ, это Зузана Ружичкова, музыкант-виртуоз. Она почетный гость партии. Вы должны сделать все, что в ваших силах, чтобы помочь ей.

Это не впечатлило кондуктора. Возможно, он отказался вступить в коммунистическую партию, точно так же, как Виктор и я.

– Наверняка же в поезде найдется местечко? – взмолилась я.

– Ладно, – уступил он со вздохом. – Занимайте свободную койку в чешском спальном вагоне, но будьте готовы к тому, что в Остраве сядет кто-нибудь с действующим билетом и вышвырнет вас оттуда.

На ходу благодаря старшего кондуктора, я поспешила в спальный вагон, пока он не передумал.

Все мои силы понадобились для того, чтобы водрузить чемодан, набитый книгами, вечерними статьями, нотами и кое-какой едой, на верхнюю полку. Ростом меньше метра пятидесяти и весом меньше пятидесяти килограммов, я никогда не отличалась атлетическим сложением, что очень разочаровывало моего отца, который хотел иметь спортивного ребенка.

Усевшись на нижнюю полку с книгой моего любимого писателя Томаса Манна, я помахала рукой добродушному директору, стоявшему на платформе, окутанной паром и снегом. Когда поезд тронулся и он скрылся из глаз, я вспомнила о том, как прощалась на вокзале с директором Киевской филармонии, показавшимся мне какой-то загадкой.

Я приехала в столицу Украины поздно вечером, усталая. Прежде чем добраться до номера и что-нибудь съесть (а я всегда была голодна), я должна была отыскать директора. Он сидел за большим столом в маленькой конторе, обогревавшейся маленькой печкой. Прямо как в кино. Это был настоящий медведь в белой рубашке и черных нарукавниках. Его секретарша ютилась в углу. В комнате было жарко и нечем дышать.

– Здравствуйте, директор. Я Зузана Ружичкова, рада приехать сюда, – вежливо заговорила я и подала все формуляры, нужные для того, чтобы чиновники вычли налоги, прежде чем расплатиться со мной.

Лицо директора раскраснелось. Он ткнул пальцем в документы и рявкнул:

– Это что?

– Контракт об ангажементе, товарищ, – ответила я. – Нужна ваша подпись, вы же знаете.

Не говоря ни слова, он сгреб мои бумаги и подбросил их вверх. Потом вскочил и проревел:

– Я этого не подпишу. Я отказываюсь что-либо подписывать. Я устал от этого бумагомарания, от этой духоты в конторе! – Он зашагал к двери и обернулся, только чтобы проорать: – Я ухожу. Оставьте меня в покое!

Я попыталась возражать, но поймала взгляд похожей на мышь секретарши. Она покачала головой и приложила палец к губам. Дверь хлопнула. Мы услышали, собирая с полу бумаги, его тяжелые шаги в коридоре.

– Не волнуйтесь, – сказала секретарша, как если бы не случилось ничего необычного. – Я разберусь с вашими документами.

– Правда? О, спасибо!

Она положила стопку на свой стол, но едва собралась поставить печать, как дверь распахнулась, и ввалился директор с горящими глазами.

– Что вы делаете? Мы ничего не подпишем. Я запрещаю. Мне плевать, что меня уволят. У меня забастовка!