Книга Чуров и Чурбанов, страница 26 – Ксения Букша

Плотная шапка кудрей – раньше были чёрные, теперь поседели. Красила их, может. Интересно, а в шесть лет такая же кудрявая была?

– А дочь кем работает?

– Учителем, как и я, – сказала Валентина Авдеевна. – Не знаю, какой там с неё учитель… Она мать не уважает. В грош не ставит. Чему она детей может научить. Вот сейчас такие все учителя. Никого уже теперь не осталось. Кому учить-то.

Чурову показалось, что внутри Валентины Авдеевны работает маленькая механическая шкатулка, из которой с некоторой периодичностью выскакивают со звоном и натугой маленькие железные фразы. Крутанёшь ручку: дисциплина самое главное. Крутанёшь два: как им не стыдно. Крутанёшь три: я сама дочь вырастила. Голову дома не забыл? Садись, два.

– Валентина Авдеевна, у вас телефон дочери есть?

– Я не буду ей звонить, – отрезала географичка и уставилась на Чурова с неожиданным проблеском наблюдательности. – Ваня?

Чуров слегка кивнул.

– Надо же, – заволновалась Валентинка. – Я тебя помню. Я вас всех помню. Не головой, дорогой мой. Сердцем. О память сердца ты сильней. Ты ведь хорошо учился у меня, был дисциплинированный ученик, хорошист. Сейчас, сейчас, я и фамилию вспомню. У меня память профессиональная… Чурбанов! Точно.

* * *

Чуров осмотрел Валентину Авдеевну и сказал Аги, что дела у её подопечной неважные и что надо её госпитализировать. А лучше бы и прооперировать, но это вряд ли возможно, учитывая состояние.

– Поэтому дочку зови, – заключил Чуров. – Постарайся её побыстрее найти.

– Вот прямо побыстрее?

– Побыстрее, да.

По дороге домой Чуров всё думал, и мысли его были то про Валентину Авдеевну, а то про его собственную маму. Но мысли эти были неоформленные и тоже выскакивали в голове Чурова в виде отдельных фраз: да как же это всё так? – почему и зачем это? – и, чёрт возьми, что ж теперь? Занятый этими бессмысленными, но важными переживаниями, Чуров подошёл к дому – и тут ясно понял, что больше он свою учительницу географии не увидит.

Аги узнала, что дочь Валентины Авдеевны звали точно так же и она под той же фамилией, тем же именем и отчеством продолжала преподавать в одной из питерских школ. Третьей женщины с такими данными не существовало, и поэтому дочь довольно быстро была найдена.

Уже начинался ноябрь, когда Аги снова позвонила Чурову:

– Дочка моей подопечной хочет с тобой увидеться. Какой-то вопрос у неё к тебе есть. Чуров сказал дать его телефон, и через двадцать минут та позвонила.

Встречались они в пышечной, неподалёку от больницы, где работал Чуров. Он пришёл раньше, чем договорились, но Валентина Авдеевна младшая уже сидела за круглым столиком и осторожно помешивала пластиковой палочкой чай в белой чашке. Чуров увидел женщину лет пятидесяти, плотную, ярко накрашенную и очень сильную, с такими же жёсткими густыми кудрями, как у матери. Нижняя часть лица у неё была расплавлена и смята страшными шрамами от ожогов, подбородок сливался с шеей. Несмотря на это, она производила приятное впечатление и была похожа на могучую и красивую глянцевитую жабу из фильма про дикую природу.

– Ну что, врачи говорят, мамы у меня скоро не будет, – без предисловий и без особых эмоций констатировала она. – Операцию делать нельзя, не выдержит. Только ждать и, как говорится, паллиативно.

Чуров выдержал паузу. Ситуация не была слишком трудной для него. Он работал в детской больнице. Здесь перед ним была взрослая дочь пожилой пациентки.

– М-м, – сказал наконец Чуров ровно тем тоном, который тут требовался. – Тяжело.

– Да я всё понимаю, – усмехнулась дочка. – Особо не расстраиваюсь я, честно говоря. Мы близки особо не были с мамой. Мне просто надо знать – это надолго или не очень. Отпуск надо брать, ухаживать-то.

Чуров насторожился. Валентинка-младшая недоговаривала. По ней было хорошо заметно, что человек она прямой и врать не любит. Поэтому Чуров сразу понял, что она что-то скрывает. Интересно, по какой настоящей причине она решила с ним встретиться? Уж точно не затем, чтобы узнать, надолго ли ей отпуск брать, и всё такое. Так чего медлит, к какому такому делу не решается перейти?

– Точно сказать трудно, – Чуров посмотрел на дочку внимательнее. – Скорее всего, протянет по меньшей мере до Нового года.

– Но не дольше?

Чуров чуял подвох всё сильнее. К чему же она клонит, неужели и правда хочет узнать про отпуск? Он попытался вспомнить, как ненавидел географичку, но не смог.

– Не сильно дольше, – ответил он осторожно.

– Ясно, – сказала дочь Валентины Авдеевны без радости и без грусти.

Она посмотрела в окно пышечной. Достала из сумки губку для обуви и обтёрла туфли.

– Погода, – объяснила она. – Октябрь какой-то ненормальный. То жара, то снег с дождём.

– Да, очень необычно, – подтвердил Чуров. – За три дня уже шесть раз всё поменялось.

Он мог бы и уйти, но до дежурства оставался час, Чуров назначил время с запасом. Поэтому он ждал и наблюдал. Чуров чувствовал, что должно произойти что-то важное, но совсем ему непонятное.

За окном между тем подлили чернил. Спустя пятнадцать минут плотной темнотой залиты были все закоулки и палисадники, а проспект посветлел от фонарей и стоявших в пробке машин.

– Мать никто не любил, – сухо сказала Валентинка-младшая. – И я не люблю. Тяжёлый человек. Может, потому что детство такое, не знаю.

Чуров сосредоточенно кивнул.

– Она рассказывала немного. Какая у неё жизнь была трудная. Про войну, как они под бомбами шли.

Женщина усмехнулась.

– Она всем рассказывает. Думает – её за это пожалеют. Про войну… Война тогда со всеми сразу случилась. Но не все стали такими, как она.

– Какими?

– Бессердечными.

Чуров притаился.

– Лупила меня постоянно. За дырку на колготках лупасила меня до крови, и скалкой, и всем. Я врала ей, боялась страшно. За четвёрки лупила, за всё. Ни за что вообще могла. Лягу не так… она почему-то считала, что я на правом боку должна спать. А если на левый лягу, то всё. Разбудит и лупит. Каждый день заставляла полы драить. С мылом. Если хоть пылинку найдёт – есть не даст. Могла несколько дней вообще не кормить. В наказание. А за что? Да за что угодно. Соседи подкармливали. А в школе боялись её. У неё там дисциплина была – муха не пролетит. Она гордилась этим, знаете.

– И это – она? – Чуров показал на её ожоги.

Дочь географички покачала головой.

– Нет, это нет. Официальная версия – что мне три годика было, и я не слушалась, опрокинула кастрюлю, бульон на себя вылила. Не знаю, как это было, не помню. Потом только слышала всегда – уродина, жаба. Вы знаете, у меня груди нет, совсем нет. Там на месте груди вот это вот мясо, всё сожжено. Так и не выросла грудь. Семь операций мне сделали, пока взрослой не стала. Из кожи своей вырастаю, начинает давить, тянуть – операции.