Онлайн книга «Целитель. Союз нерушимый?»
|
Тюнингованный «Иж» завладевал вниманием пешеходов и водителей не сразу – люди рассеянно провожали его глазами, затем радостно удивлялись новому и уже не отрывали заинтересованного взгляда, пока «новая модель» не исчезала за поворотом. Стоило остановиться – тут же обступали любопытствующие. Спорили об отечественном автопроме вообще и хвалили «Ижавто» в частности – вон, какого красавца на улицы выпустили! А я сознательно оставил на пластиковом передке синюю ижевскую эмблему – пусть люди погордятся. «Ижак» блестел и переливался зеленым лаком – мы с Ромуальдычем лично шлифовали кузов, добиваясь чуть ли не зеркального сверкания. Бывалые водилы недоуменно задирали брови, не узнавая звук, издаваемый мотором – привычный дерганый рокоток сменился мягким сытым урчанием, а на скорости, когда рявкала турбина, распуская утробный свист, шоферские сердца вздрагивали в такт. У народа, привыкшего к незамысловатым автопромовским опциям, вызывал восторг даже мощный глушитель из нержавейки, а уж тихое, почти интимное клацанье замков на дверцах рождало ответную нежность к машине – у суровых мужиков и то срывалось ласковое «ижик». Я, правда, не слишком приглядывался к публике, больше к «Ижу» прислушивался, пытаясь различить в механических шумах первые отзвуки сбоя, но машинка не подводила. Большое спасибо Ромуальдычу – выбил мне права. Его однополчанин, майор-гаишник с революционными именем-отчеством, долго гонял меня по практике и теории, пока не устал. Двумя часами позже Владлен Вилиорович лично вручил новенькое удостоверение и крепко пожал руку: «Рулите, Миша, рулите!» Я и рулю. Сдвинув рычажок на «Д», мягко добавил газку, и машина послушно покатилась вверх, по длинной и прямой улице Готвальда. Проезжая мимо мелкого универмага, я невольно притормозил, высмотрев знакомую фигурку – Инна «выгуливала» новое пальто, купленное в рассрочку, как подарок ко дню рождения. Я подъехал к тротуару и плавно затормозил. Стекло с тихим жужжанием опустилось. – Вас не подвезти, гражданка? Дворская сразу заулыбалась, узнав мой голос, и стала озираться растерянно – где же ты? – Я тут! – было ответом на незаданный вопрос. Девушка живо наклонилась. – Ух ты! Кла-асс… – Садись, покатаю! Инна быстренько юркнула в машину, устраиваясь на соседнем сиденье, и сразу потянулась ко мне. Я подался к ней, наклоняя голову, и нежно поцеловал. Пытался задержать касанье губ, но девушка быстро отстранилась, делая страшные глаза: а увидят если?! Улыбаясь, я тронулся и покатил по улице вверх, поглядывая на пассажирку. – На дорогу смотри! – засмеялась Дворская. – Да неинтересно на нее смотреть, ты гораздо приятнее! Девушка зарумянилась. – А куда мы едем? – спросила она, пряча улыбку. – Вперед! Хочешь, до телевышки прокатимся? – А давай! Постепенно дома делались ниже, вот и частный сектор потянулся, переходя в пустошь – окраешек степи. Плавный подъем закончился, «Иж» въехал на самое высокое место Первомайска. Правда, склон, что укатывался к Южному Бугу, скорее разумелся, чем ощущался – никакого простора не открывалось, виды застились домами окраины. Зато вверх уходила громадная телевышка – труба в два обхвата, полосатая, как палочка гаишника, выкрашенная в белый и синий. Трубу удерживали толстые, туго натянутые тросы, будто ванты на мачте парусника. Это впечатление усиливали легкие решетчатые кронштейны, отходившие от вышки наподобие рей. У ее подножия белели несколько приземистых служебных зданий, но движения не наблюдалось – вокруг, продуваемая ветрами, стелилась безлюдная местность. И тишина… Затормозив, я быстро покинул свое место, обошел «ижика» и открыл дверцу, подавая руку моей желанной пассажирке. Дворская вышла, опуская ресницы, и запрокинула голову, пытаясь разглядеть макушку телебашни. – Я даже не думала, что она такая огромная! – воскликнула она. А я подкрался сзади и обнял Инну за талию. Девушка не воспротивилась – откинулась на меня. Я кое-как просунул губы между шарфиком и шапочкой, целуя стройную шею. Инна молчала, только гладила мои руки, а потом повернулась лицом. Шмыгнула носом, прижалась, потерлась холодной гладкой щекой и прошептала, щекоча ухо теплым воздухом: – Я люблю тебя! Понедельник, 24 марта 1975 года, полдень Норт-Ист-Харбор, Нейборхуд-роуд Юваль Регев прошелся по обочине широкой Харбор-драйв, высматривая берег за серыми стволами молодых гикори – океан шумел совсем рядом, ворчал угрюмо, перемалывая валы на источенных скалах, ворочал обкатанные глыбки, дышал соленой сыростью и прелыми водорослями. Похабный бриз забрался под куртку, холодя спину, и Юваль задернул молнию – можно и так, наплечная кобура все равно не выделяется, не «просвечивает» сквозь хорошо выделанную кожу. Повернувшись спиной к океану, он заскрипел галькой, возвращаясь к неприметному «фордику». Гилан Пелед сидел очень неудобно – худая задница на переднем сиденье, а длинные мосластые ноги – на улице. В руках он держал увесистую «уоки-токи» с антенным штырем и тихо переговаривался с Ливлатом. Ари Кахлон развалился на заднем сиденье, сложив руки на груди и глубокомысленно исследуя подранный верх салона. – Юваль! – позвал Гилан, складывая антенну. – Объект кушать изволит! – Чтоб он подавился, – пробурчал Регев. – Не дождемся! – рассмеялся Пелед. – Пока сами не раздавим, – глухо подал голос Ариэль. – Во-во… Юваль уселся за руль, качнув авто, но мотор заводить не стал, успеется. Это, можно сказать, его давний жизненный принцип – не спешить, но делать все вовремя. Когда Регев служил в спецназе «Кидон», он так и заявил майору Алону: «Суета – не мой стиль!» Долго потом Рехавам дурь из него выбивал… Выбил. Все трое долго молчали, только слушали далекий шум волн да фырчанье редких машин, носившихся по Харбор-драйв. – Пора съезжать из «Холидей Инн», – проворчал Пелед, изучая мятый чек. – Дорого! – Пятый день мы тут, – заметил Кахлон. – Думаешь, долго возимся? – вывернул шею Гилан, оборачиваясь назад. – Да не-е… Наоборот. Помнишь, сколько мы выслеживали того наци? Как его… Вольф… Вольг… – Вольфганг, – подсказал Регев. – А мне Збиг как раз наци напоминает. Был такой помощничек у Гитлера – Розенберг. Альфред Розенберг. – А-а… Расовая теория? – Ну да. Он же не в Германии родился, Розенберг, вот и выпрыгивал из штанов от усердия, чтобы в Берлине его своим считали. Бжезинский из той же колоды – двойка бубен, а лезет в валеты. – Вылез уже! – хмыкнул Пелед. – А мы его тузом… – проговорил Ариэль, навинчивая длинный глушитель на ствол «кольта». |