Книга Горшок золота, страница 13 – Джеймз Стивенз

Дети съехали вниз так неожиданно, что едва не позабыли хорошие манеры, но, как только Шемас Бег обнаружил, что и впрямь находится в помещении, тут же стащил шапку и выпрямился.

– С Богом вам всем здесь, – произнес он.

Лепрекон, приведший их сюда, поднял Бригид с пола, к коему изумление все еще приковывало ее.

– Присядь вон на тот корешок, дитя сердца моего, – сказал лепрекон, – можешь навязать нам чулок.

– Да, достопочтенный, – послушно сказала Бригид.

С высокого горизонтального корня лепрекон достал четыре спицы и клубок зеленой шерсти. Для этого ему пришлось перебраться через один корень, обойти три и вскарабкаться на два, и далось ему это так легко, что, казалось, совсем без всякого труда. Спицы и шерсть он выдал Бригид Бег.

– Пятку вязать умеешь, Бригид Бег? – спросил он.

– Нет, достопочтенный, – сказала Бригид.

– Ну, я тебе покажу, как это делается, когда дойдешь до нее.

Остальные лепреконы бросили работу и глазели на детей. Шемас поворотился к ним.

– Благослови, боже, эту работу ^[34], – учтиво молвил он.

Тут заговорил один из лепреконов – тот, что с серым сморщенным лицом и узенькой оторочкой из седых волос далеко под подбородком.

– Иди-ка сюда, Шемас Бег, – сказал он, – я сниму с тебя мерку для башмаков. Ставь ногу вот на этот корень. – Мальчик послушался, и лепрекон снял мерку с его ноги деревянной линейкой. – А теперь покажи мне свою ногу ты, Бригид Бег. – Измерил и ее. – Поутру будут готовы.

– Вы только тачаете башмаки и ничем другим не занимаетесь, достопочтенный? – спросил Шемас.

– Не занимаемся, – ответил лепрекон, – кроме тех случаев, когда нам нужна новая одежда, и тогда нужно изготовить ее, но мы жалеем о каждой минуте, потраченной на что угодно, кроме башмаков, ибо обувное дело – единственная подобающая работа для лепрекона. В ночную пору мы бродим по округе, забираемся в окрестные дома к людям и берем себе понемножку от их денег, и вот так, чуточка к малости, копим горшок золота, потому что, понимаешь ли, лепрекону полагается иметь горшок золота, чтобы, если поймают его люди, удалось ему откупиться. Но случается такое редко, поскольку великий это позор – попасть в плен к человеку, и мы так давно навострились шнырять средь корней, что всегда умудряемся сбегать без всякого выкупа. Зеленые одежды мы носим потому, что это оттенок травы и листвы, и стоит нам сесть под куст или улечься в траву, люди проходят мимо и нас не замечают.

– Вы мне покажете ваш горшок золота? – спросил Шемас.

Мгновение лепрекон смотрел на мальчика пристально.

– Любишь ли ты пресный хлеб ^[35] с молоком? – спросил он.

– Очень даже, – ответил Шемас.

– Тогда давай-ка поешь. – Тут лепрекон снял с полки ломоть пресного хлеба и налил в два блюдца молока.

Пока дети ели, лепрекон задал им множество вопросов.

– Во сколько вы встаете по утрам?

– В семь часов, – ответил Шемас.

– Что едите на завтрак?

– Овсяную кашу с молоком, – ответил мальчик.

– Добрая пища, – отметил лепрекон. – Что на обед?

– Картошка с молоком, – сказал Шемас.

– Вовсе недурно, – сказал лепрекон. – А на ужин что?

На этот раз ответила Бригид, потому что у брата был набит рот.

– Хлеб с молоком, достопочтенный, – сказала она.

– Лучше не бывает, – молвил лепрекон.

– А следом мы отправляемся спать, – продолжила Бригид.

– А как же, – подытожил лепрекон.

Вот тут-то и постучала в ствол дерева Тощая Женщина из Иниш Маграта и потребовала, чтобы ей вернули детей.

Когда она ушла, лепреконы устроили совет, на коем порешили, что против гнева Тощей Женщины и сидов из Крохана Конайле им не выстоять, а потому пожали детям руки и простились с ними. Лепрекон, заманивший их прочь от дома, привел детей обратно и, расставаясь с ними, просил навещать Горт на Клока Мору, когда б они того ни пожелали.

– Всегда найдется там для друга ломоть пресного хлеба или картофельного пирога, а также кружечка молока, – сказал лепрекон.

– Ты очень добр, достопочтенный, – отозвался Шемас, и сестра его повторила те же слова.

Лепрекон удалялся, а дети смотрели ему вслед.

– Помнишь, – проговорил Шемас, – как он прыгал и сучил ногами, когда был тут в прошлый раз?

– Помню, – ответила Бригид.

– Ну, в этот раз он не прыгает и вообще ничего такого не делает, – отметил Шемас.

– Он нынче вечером в нелучшем настроении, – проговорила Бригид, – но он мне нравится.

– И мне нравится, – сказал Шемас.

Они зашли в дом, и Тощая Женщина из Иниш Маграта очень им обрадовалась и дала обоим овсяной каши и картошки, а вот Философ даже не заметил, что дети отлучались. Молвил наконец, что «болтовня – скудоумие, женщины вечно разводят суету, детей следует кормить, но не откармливать, а постели предназначены для сна». Тощая Женщина сказала в ответ, что он гнусный старик без потрохов, что она не понимает, зачем вообще вышла за него замуж, что он втрое ее старше и уму непостижимо, с чем ей приходится мириться.

Согласно уговору с Михалом Мак Мурраху, Философ послал детей искать Пана. Выдал им исчерпывающие указания, как полагается обращаться к Лесному Божеству, и затем, рано поутру, получив все наказы от Тощей Женщины из Иниш Маграта, дети вышли в путь.

Добравшись до поляны в сосновом бору, где пылало солнце, они присели ненадолго – отдохнуть в мареве. Птицы беспрестанно сновали в этом лиственном колодце и ныряли обратно в темные заросли. У птиц непременно было что-то в клювах. У кого-то червячок, у кого-то – улитка, или кузнечик, или шерстинка, выщипнутая у овцы, или клочок ткани, или щепотка сена; сложив добычу в положенное место, они вновь влетали в столп света и выискивали, что бы еще притащить к себе в дом. Завидев детей, каждая птица потряхивала крылышками и испускала особый звук. У птиц получалось «кар», и «чик», и «чирик», и «тюк», и «что», и «пик», а один птах, который малышам понравился особо, все повторял и повторял «тик-тик-тик-тик-тик». Дети полюбили его, потому что он был такой вдруг-откуда-ни-возьмись. Никогда не угадаешь, откуда он вылетит в следующий раз – детям казалось, что и сам он не знает. Летал он и назад, и вперед, и вверх, и вниз, и вбок, и окольно – и все, так сказать, на одном дыхании. Летал так оттого, что было ему любопытно посмотреть, что везде творится, и не удавалось пролететь и малейшей малости по прямой. К тому же был он трусоват, и непрестанно мнилось ему, будто кто-то собирается швырнуть в него камнем откуда-нибудь из-за куста, или из-за стены, или из-за дерева, и от этих воображаемых опасностей путь его становился еще извилистей и причудливее. Никогда не летел он туда, куда сам хотел, а лишь куда Бог направлял его, а потому в конечном счете обходилось все неплохо.