Книга Вперед, русичи!, страница 26 – Александр Некрасов

– А где эти самые палаты?

– Ну как где? – искренне удивился Ероха. – В Кремле, конечно.

– Слушай, давай сходим туда. Ты знаешь, мне во как надо эту штуковину вернуть!. Без нее я домой никак не попаду.

– Так они ее тебе и отдали.

– Да нам, главное, найти, где она, а там сообразим что-нибудь.

– Нет, – подумав, ответил Ероха, – ночью туда соваться нельзя. Стража не пустит, да еще схватит. – Нет, – уже увереннее добавил он, – пойдем домой. Утро вечера мудренее. Днем с народом и в Кремль попасть можно. Может, и отец с братом воротились, вместе измыслим чего-нибудь.

Против таких доводов Павел возражать не стал и, вздохнув, пошел за пареньком, который хорошо ориентировался на знакомой местности и в темноте. Ему не хотелось терять время понапрасну, но и излишней спешкой можно было только все дело испортить. До поселка они дошли быстро и дом Ерохи отыскали без всяких приключений. Паренек постучал в двери.

– Кто там? – сразу же ответил испуганный женский голос.

– Это я, мама, – взволнованно прошептал Ероха.

Дверь тут же распахнулась.

– Ерошенька-а, – запричитала женщина, как только они переступили порог. Обняв сына, она осыпала его поцелуями. – Ерошенька, – сквозь слезы повторяла она и вдруг, словно вспомнив о чем-то, посмотрела ему в глаза и спросила с надеждой: – А где же отец с братом? За тобой идут?

– Они еще не возвращались? – вопросом на вопрос ответил тот.

Мать, услышав это, крепче прижала сына к груди.

– Мамка, кто там? – раздался вдруг с полатей заспанный детский голосок.

– Спите вы, неслухи, – заглушая рыдания, сердито прошептала она, – завтра все узнаете.

И только тут она обратила внимание, что вместе с Ерохой в избу вошел незнакомый, странно одетый паренек.

– Ой, здравствуй, – засуетилась она, – проходи, садись. Сейчас я на стол приготовлю.

Они оба сели за стол и с воодушевлением наблюдали, как на нем появился хлебный каравай, горка лепешек, большая крынка молока.

– Может, щец налить? Подостыли только. – И она вопросительно посмотрела на ребят.

Те так дружно кивнули, что она с радостью бросилась к печи. Павел почувствовал, что основательно проголодался, и без всякого стеснения принялся за радушно предложенное угощение. И все же до Ерохи ему было далеко. Изголодавшийся паренек, казалось, не успевал пережевывать взятое, как уже тянулся за следующим куском. Наблюдая за ними, женщина присела на скамью и тихонько качала головой своим думам, время от времени смахивая с глаз набежавшую слезу.

– А я и не спала, все глазоньки уже выплакала, вас поджидаючи, уж и не чаяла больше увидеть. Четвертую ночь Бога молила, вот и внял он моим слезам. Ты вернулся. А может, и отец с братом воротятся…

Когда наелись, Ероха рассказал матери о том, что с ним произошло. Затем она коротко поведала им свою печаль. Оказывается, из тех каменщиков, которых забрали неделю назад на работу в подземелье, никто еще домой не воротился. И не у кого было узнать, куда они подевались.

– Так ты что, целую неделю по подземелью плутал? – искренне изумился Павел, слушая разговор матери с сыном.

– Не-е, – протянул Ероха, – мы же, почитай, три дня работали безвылазно. А потом, когда закончили и повели нас, отец и подтолкнул бежать.

– Чуяло, видать, его родительское сердце, – запричитала женщина вновь, – что не вернуться ему домой от этих проклятых иродов… А вы-то кто будете? – обратилась она к Павлу.

– Не здешний я.

– Да я уж и по одежке вижу – не нашенский.

– Случайно я в эти края попал и в подземелье оказался.

– Весь век буду благословлять этот случай, – горячо прошептала женщина. – Господь тебя привел сюда заступиться за Ерошеньку. Благослови тебя Бог. – Она порывисто схватила его руку и поцеловала ее.

– Зачем вы так, – смутился тот, – если бы не Ероха, я бы тоже оттуда не выбрался.

И, не зная, что еще сказать, без всякой надежды на успех, решил рассказать про Дашу.

– Дашенька, – внимательно выслушав его, проговорила женщина, – странная, говоришь, тоже не нашенская. Подумав, горестно покачала головой: – Нет, родимый, не слыхала. У нас в поселке все на виду, а из других мест… Нет, не слыхивала.

Ее слова прервал негромкий, но настойчивый стук в дверь.

– Прячьтесь скорее, – энергично вскочив и на ходу вытирая слезы, скомандовала она.

– Это еще зачем… – начал было Павел, но она, не слушая, подтолкнула его и Ероху к небольшой двери, ведущей в кладовую.

– Быстрее, – прошептала она, – и сидите тихо, как мыши. – И, закрыв за ними дверь, пошла отпирать входную.

– Никак гости у тебя, Марфа, – спросила вошедшая в дверь соседка, – которую ночь не сплю, а тут вижу, вроде как к тебе кто-то зашел. Ай, привиделось?

Она бросила внимательный взгляд на стол, на котором еще стояли остатки ужина. Марфа перехватила этот взгляд и вовремя поняла, что отрицать приход гостей – лишь усилить недоверчивость соседки.

– Были, Матрена, были путники, да только ушли уже. Покормила, ночевать оставляла, да только не остались, дальше пошли.

– И далече они это в ночь-то?

– Бог их ведает, я выпытывать не стала.

– Про наших-то новостей никаких не сказывали? – Женщина всхлипнула.

– Нет, Матрена, нет. Я уж сама которую ночь глаз не смыкаю. Куда мне теперь со своей оравой деваться? Трое ведь еще у меня, мал мала меньше.

– Так вот я и пришла, вдруг, думаю, про наших что узнала, сердце-то щемит. – Она безутешно заплакала.

– Если кто что узнает, неужто ж таиться будет, горе-то одно, общее, – заметила Марфа.

– Да, так все это, – успокаиваясь, ответила Матрена, – только каждый слова лишнего боится сказать. Кабы чего не вышло.

– Вестимо, так. Да ведь и жизнь ноне такая.

– Ну ладно, побегу я, – засуетилась Матрена, – а то мои там проснутся, перепугаются. Ты уж коли что услышишь, шепни мне, а я тебе. Все легче будет.

– Конечно-конечно, – приговаривала Марфа, провожая гостью к двери. Но, уже открыв ее, вдруг остановила соседку за локоть и порывисто сказала: – Уйду я отсюда, Матрена. Чует мое сердце, не свидимся мы боле на этом свете с Петром и старшенькими. Но ежели что, скажешь им: ушли, мол, под Володимир, в село мое родное.

– Так как же ты пойдешь-то? – опешила та.

– А вот так. Соберем завтра с детьми манатки да под вечер и пойдем. Небось, в дороге люди добрые милостью своей не оставят, а в селе у меня родня. Помогут.

– В селе-то ноне тоже не сладко. Здесь-то ты хоть вольный человек и дети твои вольные.

– Где она, воля-то, коли живота лишились? Пусть лучше к земле прикрепят, да живы, да на глазах пусть растут.