Книга Стая воронов, страница 68 – Скотт Оден

– Nár! А сам как думаешь?

– В Хельхейм, – отвечает Гримнир. И тыкает палкой в самое сердце костра. – В величественный зал Эльюднир, ждать, пока протрубит рог, возвещая о Рагнареке и конце времен.

Гифр хмыкает. Под густыми бровями сверкают расплавленным железом глаза. Он ведет камнем по вороненому наконечнику, выкованному из металла, который упал с неба, когда мир был еще юн.

– Что ж ты за болван такой, крысеныш… пожалуй, даже идиот, раз считаешь, что нам место в Хельхейме!

– А где тогда? – спрашивает Гримнир, выпятив с вызовом подбородок. Его остроносое лицо напоминает волчью морду; хоть шрамы на его темной коже под стать воину в расцвете сил, есть что-то в его повадке, что выдает в нем юношу – взмахнув жесткими черными волосами с вплетенными в них редкими костяными амулетами, он вскидывает голову и сердито смотрит на дядю. – Стоишь тут, задрав нос! Сам и скажи, куда отправляются мертвые!

Гифр поднимает стрелу и с прищуром осматривает древко, косится на своего юного спутника.

– Не в обоссанный зал Хельхейма, где нет ни костров, ни медовухи. Мы сыновья Волка и Змея!

– Так куда? – Гримнир презрительно кривит губы. – Пф! Да ты и сам не знаешь, верно? Словно какой-то годи! Бесполезный старый хрыч!

Гифр откладывает в сторону камень и начисто протирает только что наточенные наконечники масляной тряпкой. А закончив, смотрит на Гримнира поверх костра. Когда он открывает рот, вместо слов звучит мрачная песня:

– Настронд! – Гримнир продолжает тыкать палкой в самое сердце костра, с треском летят в небо искры. И так же ярко поблескивают его собственные глаза. – Ломают копья и ожидают!

– Но не ты, – произносит Гифр. Гримнир поднимает на него взгляд. – И не сейчас.

– Что ты там несешь?

– Не ты, крысеныш.

– Почему?

Гифр берет в руки следующую стрелу; поднимает точильный камень, плюет на него и проводит им по широкому наконечнику.

– Настронд для бойцов, а не для таких, как ты, тупоголовых болотных скрелингов, которых прикончила щепотка эльфийской магии. Тупой ты как пень. Ты позабыл все, чему я тебя учил? Похоронный плач йотунов, кузнечное мастерство двергар… они реальны, и силы они черпают в древе и камне, крови и кости; чары эльфар? Nár! Их сила в слабых духом. Если ты помрешь в их жалкой западне, то лишь оттого, что недостаточно старался из нее выбраться!

– Ха! Да что ты можешь знать? Я еще жив, жалкий ты старый мерзавец!

– Докажи, – откликается Гифр.

Хотел бы Гримнир поспорить, но бедро взрывается болью, и он лишь разъяренно шипит. На землю падают первые хлопья снега, небо затягивает тьмой – грядет снежная буря. В сердце костра звучит, отдаваясь эхом, новый голос:

– Твои люди умерли на этой земле. Она впитала их кровь; в ней гниют их кости. Ветер говорит их голосами. Они приказывают тебе восстать. Восстань и отомсти за них, сын Балегира.

Гримнир очнулся.

Он не вздрогнул от внезапного пробуждения; скорее, просто пришел в себя – его сны рассеялись, и грудь сдавила тяжесть реального мира. Самыми первыми вернулись обоняние и слух. И боль. Мучительная тупая боль расползалась по жилам, суставы и кости болели, словно от изнеможения, на языке чувствовался солоноватый привкус железа. На поджаром животе лежала знакомая тяжесть. Холодная сталь его сакса.

На мгновение Гримнир испугался, что проспал слишком долго и черная кровь успела застыть в жилах. Но нет. Хоть его тело и походило на труп, оно еще не окоченело. Все еще билось сердце, вздымалась грудь, он вдыхал мириады запахов: соленой вони моря и жирной сырой земли; трупной гнили и истлевшего савана; свежей крови и страха, вышибающего пот… и сквозь все это пробивалось еле слышное зловоние его сородичей.

Права была эта несчастная христоверка. Губы Гримнира дрогнули и расползлись в торжествующей улыбке. Полудан близко. Но… где? И где он сам? Точно не в жалком домике старой карги. Уже нет. Но и не в Дублине – место казалось ему заброшенным, очень далеким от людских поселений. Сквозь каменные щели свистел ветер, а мошкара…

Нет, не мошкара. Гримнир приоткрыл глаза. Оказалось, за стрекот сверчков он принимал голоса. Мимо кто-то прошел – какая-то бледная тень, и от ее плавной походки у Гримнира волосы на загривке встали дыбом. В ту же секунду он понял, кто перед ним, – и ворвавшиеся в его сон чары растаяли, обнажая правду: Вестэлфар. Эти жалкие белокожие! Утащили его, пока он спал.

– И где же твой спаситель, маленькая обезьянка?.

В ответ раздался знакомый голос.

– Я пшеница Божия, – произнесла Этайн, и даже Гримнир вздрогнул от силы ее веры. – Пусть измелют меня зубы зверей! Я иду вслед за Господом, Сыном истинного Бога Иисусом Христом! Желаю умереть во славу Христа!

Вестэлф зашипел от злости.

– Хватай ее, Нехтан! – послышался третий голос – голос женщины. – Темная королева требует жертвы!

– Помолчи, дочь Мурхады, – ответил этот Нехтан. – Я порабощу ее так же, как и его!

Гримнир понял, что мерзкий белокожий хотел грязной магией привязать его к себе, поддерживать в нем жизнь даже после того, как черная кровь, поддавшись праздности, застынет и он уступит смерти. Сама мысль об этом привела его в неописуемую ярость, в венах забурлила от бешенства кровь.

Голос Этайн был подобен щелчку хлыста.

– Мой единственный повелитель – Иисус Христос!

– Нет, маленькая обезьянка. Скоро и ты, и он станете звать повелителем меня! Ты молила дать тебе оружие, Кормлада? Я окажу тебе услугу… эти двое породят для тебя целое войско! Только представь десятки пустых безвольных сосудов, которые ты наполнишь своей темной волей! Мы…

Гримнир не дал ему договорить. Презрительно фыркнув – скорее на пытавшуюся сковать его боль, чем на своего врага, – Гримнир сжал пальцами рукоять сакса и перекатился, встал на колено и перенес вес на носки, готовясь к бою.

– Нехтан! – закричала женщина по имени Кормлада. Не успел ее вопль прорезать ночное небо, как Гримнир накинулся на врага. Стремительный удар пришелся по ногам. Хотя Нехтан и обернулся, потянулся к рукояти меча, клинок Гримнира впился в не защищенную хауберком плоть, вошел на три пальца ему под правое колено. Под наточенным, выкованным в старые времена острием одинаково легко разошлись ткань, мышцы и сухожилия.