Онлайн книга «Пирамида»
|
– Что ты в этом понимаешь, папочка? Ты ни разу там не был! А потом я, наверно, схожу в кино. – В Стилборне тоже есть кинематограф, мама, – вставил папа услужливо. – Только я не знаю, что там идет. – Ты много чего не знаешь, – сказала мама вредным голосом. – Даже кое-чего, что творится у тебя под носом. Папа подхалимски кивнул. – Я знаю. Может, Оливер тоже хочет... – Он! – Обо мне говорилось как о некоем презренном предмете в далекой Австралии. – Он хочет по округе все время шататься, уж можешь мне поверить! Некоторое время мы все трое молчали. Я слышал, как мама стучит туфелькой по ножке стола. – Вот я и не прошу никого из моих милых мужчин меня сопровождать... Стук прекратился. Помолчав, она заключила фразу тоном, не допускающим возражений: – ... потому что не сомневаюсь, что только зря бы старалась... Мы с папой уставились в свои тарелки, молча по разным причинам. * * * Даже на другой день к чаю мама еще не остыла. Мне было что скрывать, и меня томили нехорошие мысли, обернувшиеся просто грозным предчувствием, когда она нарушила наше молчание. – А эта девица долго торчала в аптеке, папочка! – Да. Да. Долго. – Что ж, надеюсь, ты дал ей полезный совет. Пора уж кому-то на себя это взять! Папа утер седые усы и мирно кивнул. К нему ходили за советом. Наверно, потому что он был больше похож на доктора, чем доктор Юэн, притом не будучи окружен устрашающим ореолом докторского статуса. Люди считали, что с ним можно поговорить. Что правда, то правда – он довольно редко прерывал их своими соображениями. Пережевывая жвачку какой-то идеи, покуда она не выпустит последнего сока, с виду он будто слушал изливаемый на него речевой поток. И пациент ценил его мудрость. Да и в самом деле – добрый, отзывчивый, тщательный и медленный, он был, наверное, мудрым. Мне, с моей особой сыновней позиции, трудновато судить. – Ну и чего ей было надо, папочка? Циничная часть моего существа на секунду возликовала, вообразив, как папа предлагает Эви слабительное. Но он пристально разглядывал чайник, поджав губы. Я ждал. – Она... разуверилась в людях. Я спрашивал себя, не продемонстрирует ли мой вопрос о том, кто эта девица, мое полное безразличие. Но разумно решил воздержаться. Зато мама полыхнула очками и со значеньем кивнула. – Меня это не удивляет! Нисколько не удивляет! – Твари, – сказал папа. – Все мужчины животные, твари. Вот что она сказала. – Та-ак, – сказала мама. – А чего ты ждал от такой девицы? Мужчины таковы, какими ты... Я прыснул чаем на скатерть. Эта мелкая неприятность подоспела весьма кстати. Пока меня стукали по спине, я очень рассчитывал на перемену темы. Но мне бы следовало понимать, что мама в своем странно затяжном приступе раздражительности не ограничится двумя-тремя репликами. И папе придется сдаться. – Продолжай, продолжай, папочка. Что же ты ей на это сказал? Папа вытер усы, провел ладонью по лысине, поправил очки, снова взглянул на чайник. Я услышал стук маминой туфельки. – Я сказал – «нет». Стук продолжался, и папа его услышал. Он уточнил: – Я сказал – нет, они не животные. Сказал – я не животное. Сказал – наш Олли... Стук прекратился. Папа мерцал и сверкал на меня искоса. – Я сказал – конечно, у него есть свои недостатки, много недостатков, но он не животное. Наступила пауза. Мама заглянула ему в глаза и спросила едва слышно: – И что же она сказала? Папа отвернулся от меня и смотрел в свою тарелку. Он ответил уклончиво: – Ну, сама знаешь, как это бывает, мама... Я начинаю думать, а они... не помню. Мама встала, взяла чайник и ушла с ним на кухню, хлопнув дверью. Снова наступила пауза. Потом папа тихонько сказал: – Знаешь, все из-за этой свадьбы. Вот вернется она с этой свадьбы и... успокоится. К концу приема я ждал в наших зарослях. Эви запаздывала, но все же она пришла. Ситцевое платьице и все такое прочее всплывало по тропе. Моя распаленная похоть предвкушала ее кротость, униженность, осознание своей новой роли. Но Эви улыбалась, глядела даже, пожалуй, победоносно и опять излучалась. Она прошла мимо меня, уверенно двинулась сквозь кусты, сквозь ольшаник и села посреди морковных огрызков кроличьего садка. Я мялся рядом, переводил взгляд с нее на город и обратно. – Пошли, Эви! Она душисто тряхнула сияющей гривой, легла на солнышке. Широко раскинула руки, вытянула ноги, куполом опало платьице. – Пошли, Эви! Снова она тряхнула головой, громко захохотала. Я подошел, присел на корточки рядом. – Слушай – в чем дело? Эви включила все, что положено, и глядела на меня искоса, помахивая лохматыми ресницами. Уперла подбородок в шею, еще подтянулась, отделив верхнюю часть тела от земли, и у меня перехватило дыхание. От знакомого запаха. – Пошли на наше местечко – нам будет хорошо! Эви закрыла глаза, рухнула. И так лежала, не улыбаясь. – Здесь или нигде! – Но... ведь город! Подняла голову, глянула туда, косо усмехнулась. – Я сказала. Все, мистер Умник. Я приказывал, уговаривал, умолял. Эви не шелохнулась. Лежала, растянувшись, раскинув руки, и отвечала все той же фразой: – Здесь или нигде. В конце концов я смолк и уныло уткнулся взглядом в темную землю и сухие кроличьи катышки. Эви встала и отряхивала разную гадость с платья. – Эви. Завтра. Завтра – то есть в день свадьбы. Я уже знал, чем можно, как пластырем, залепить мысли про это. – Ну пока. До завтра. Здесь. Эви косо усмехнулась. – Ладненько, Олли. А чего? И ушла, уверенная, прямая, как ни в чем не бывало. Только когда уже мы сели втроем обедать пораньше, чтобы маме успеть на барчестерский автобус, – только тогда я понял. Мама, благодушная, оживленная, вообще не закрывала рта – когда умолкала, ела. – ... Ты можешь больше не беспокоиться за эту девицу, папочка. Она уезжает! – А? – Едет к тетке в Эктон. Ей работу обещали в одной фирме. Экспортируют, кажется, лес. Тоже неплохо! – Неплохо? – Ну, для нее. Папа жевал, глядя прямо перед собой. Наморщил лоб, покачивал головой. – Лондон. Не знаю. Такая даль. Юная девушка... |