Книга Прежде чем мы стали чужими, страница 57 – Рене Карлино

МЭТТ

Спальня Грейс была полна утреннего света, и я смог в первый раз разглядеть ее. Антикварный комод, стеганое покрывало с цветочным узором, французский сельский пейзаж в импрессионистском стиле – вполне характерная для Грейс обстановка.

Услышав, как Грейс позвякивает чем-то на кухне, я с воодушевлением выскользнул из постели. Быстро натянув джинсы и сунув ноги в ботинки, я стал искать рубашку, но не нашел. Дверь была приоткрыта, и я выглянул в длинный коридор. Я увидел Грейс, сидящую за маленьким круглым столиком с чашкой кофе. На ней были халат и розовые тапочки, волосы были убраны в пучок. Она подняла глаза на скрип двери. Запах кофе манил, но, когда я вышел в коридор, что-то отвлекло меня.

Стены были увешаны фотографиями. Справа висело черно-белое фото Грейс и Татьяны на фоне Эйфелевой башни. Я помнил это, именно это, юное и пухлое личико. Улыбнувшись, я глянул в конец холла, на Грейс, которая сидела с непроницаемым лицом.

На другом фото Дэн дирижировал, а Грейс сидела в первом ряду оркестра, с поднятым над виолончелью смычком.

Затем я увидел фото Грейс и Дэна, сидящих в парке. У Грейс на коленях был ребенок. Я подошел поближе и уставился на нее. Мой мозг вскипел. У них был ребенок? Как вышло, что я не спросил, были ли у них дети?

Тут же, совсем рядом, висело еще одно семейное фото всех троих, но девочка была уже старше, может быть, лет пяти. Она сидела на плечах Дэна на Вашингтон-сквер. И еще одно, где девочка была еще старше, уже лет восьми. Я снова взглянул на Грейс. Я никогда не видел у нее таких тоскливых, усталых глаз.

По мере моего приближения к кухне девочка на снимках все росла, и наконец, в самом конце коридора, я смотрел уже на фото подростка лет пятнадцати, со светлыми длинными волосами, как у Грейс, губами Грейс и ее светлой кожей. Но я не мог оторваться от ее глаз.

Они не были ни ярко-зелеными, как у Грейс, ни тускло-голубыми, как у Дэна.

Они были глубоко посажены и такие темные, что казались черными…

Это были мои глаза.

Из моей груди вырвался стон, и я прижал ко рту руку. Услышав вздох, я повернулся к Грейс и увидел, что по ее лицу текут слезы. Но выражение лица все еще было спокойным, словно бы она научилась держать его под контролем, даже когда плакала.

Я сморгнул набежавшие слезы.

– Как ее зовут?

– Эш ^[16], – прошептала Грейс. Закрыв лицо руками, она начала всхлипывать.

О боже мой.

Я прижал руку к сердцу. Поэзия всего лишь жизни след. И если жизнь пылает хорошо, поэзия – ее один лишь пепел.

– Я все упустил, Грейси, – выговорил я, все еще в шоке. – Я все упустил.

Она подняла глаза.

– Мне очень жаль. Я пыталась тебе сказать.

Я уставился на нее и молча смотрел так долго, что, казалось, прошла вечность.

– Недостаточно настойчиво.

– Мэтт, прошу тебя! – громко всхлипнула она.

– Нет… Ты не можешь… Какого черта? Что вообще происходит?

– Я хотела тебе рассказать.

– Я что, схожу с ума?

– Нет, послушай, – умоляла она.

Я больше не смотрел на нее. Я больше не мог на нее смотреть.

– Никаких разговоров. – Боже мой, что происходит? У меня все это время была дочь, чье детство я абсолютно и безвозвратно пропустил.

Я выбежал на улицу и побрел домой, как был, без рубашки, оглушенный. Я, не переставая, повторял про себя: «У меня есть дочь, у меня есть дочь, у меня есть дочь».

Следующие шесть часов я провел в своем лофте, не переставая пить водку прямо из бутылки. Я смотрел, как по улице туда и сюда ходят люди, отцы, ведущие за руку детишек, влюбленные пары. Во мне, не переставая, кипела ярость на Грейс и Элизабет. Я чувствовал себя бессильным, словно эти две женщины определили всю мою взрослую жизнь, не спросив меня.

Я позвонил брату, но попал на автоответчик.

– Ты дядя, – сказал я прямо. – Пятнадцать лет назад Грейс родила ребенка, а Элизабет скрыла это от меня. Теперь у меня есть дочь-подросток, с которой я НЕЗНАКОМ. Я в жопе. Позвоню позже.

Он не перезвонил мне.

Я пил и прятался дома все выходные.

Утром понедельника я пнул коробку из-под пиццы через всю квартиру и пробил кулаком дыру в стене. Мне понравилось это ощущение, и я пробил вторую, а затем провел несколько часов, заделывая пробоины. Я подумал, не позвонить ли Китти или по одному из тех номеров, которые печатают на задних страницах бесплатных газет, но вместо этого пошел в винную лавку и купил сигарет. Я не курил больше десяти лет, но это как ездить на велосипеде. Правда.

Я прикуривал одну от одной, сидя на лавочке возле своего дома, когда мне позвонил Скотт.

– Алло?

– Ты снова захочешь меня поцеловать.

– Может, и нет.

– А чего такой печальный? Соскучился по двужочку? – он попытался сюсюкать.

– Нет. Чего тебе?

– У меня хорошие новости.

– Давай.

– Я нашел тебе работу в Сингапуре.

Я не размышлял ни секунды:

– Я готов. На сколько?

– Вау, да ты всерьез хочешь свалить из Нью-Йорка, а? Но в любом случае это не «на сколько», это постоянная работа. Ты будешь работать с производством наших серий прямого эфира, которое расположено в Сингапуре, но ты сможешь фотографировать сам по выходным. Это великолепное место.

– Отлично. Когда? – Я никогда не думал, что буду от чего-то убегать, но сейчас я чувствовал себя совершенно беспомощным и лишенным всякой надежды. Как зверь, заточенный в клетку.

– Осенью.

– Еще так не скоро?

– Попрошайки не выбирают.

– Отлично, я согласен. – Я повесил трубку.

Грейс несколько раз пыталась мне дозвониться, но я не отвечал, а она не оставляла записей на автоответчике. Наконец в десять вечера она прислала мне сообщение.

Я не был даже знаком с Эш, но внезапно мысль о том, что ей может быть больно, причинила боль и мне. Я понял, что должен увидеть ее.