Книга Фосс, страница 82 – Патрик Уайт

По какой-то еще более непонятной причине провидец ощутил близость к своему предводителю, стоило женщине на коне вернуться в его жизнь. Он лежал в одеялах, смятый лунным светом, и между приступами болезни преисполнялся любви и поэзии, что казалось ему единственно правильным.

В ту ночь, когда среди слоистых облаков поднялась нежная, ажурная луна, Джеки вернулся, гоня потерянный скот. Лунный свет мерцал на остроконечных рогах, между которыми вполне мог поместиться и сам диск. Кожа тощего и испуганного мальчика, понурившегося на мрачной лошади, отливала сияющим перламутром.

Люди выглянули наружу и увидели его.

— Вот и Джеки возвращается, — сказал кто-то.

Спотыкаясь о тела, Фосс ринулся к выходу из пещеры, чтобы убедиться. Как же он обрадовался!

— Один корова не найти, — пробормотал мальчик, отступая в темноту, совсем недавно так его пугавшую.

Он соскользнул со спины лошади, и нагота его рассердила животное.

— Даже если так, ты славно потрудился, — вздохнул немец с большим облегчением, о котором другие и не подозревали.

При всех говорить он не мог, зато принес кусок пресной лепешки, оставшейся после ужина.

— Бери, — сказал он голодному мальчишке и почти сердито добавил: — Придется довольствоваться этим, потому что больше ничего нет.

Затем немец поспешно вернулся в постель, и из всех присутствующих лишь абориген, прекрасно умевший слушать молчание, не счел поведение главы экспедиции презрительным.

На этом инцидент был исчерпан. Фосс поместил его в путевой журнал без комментариев:

«28 мая. Джеки вернулся ночью с коровами, одной не хватает. Перед сном наградил мальчика лепешкой. Он был доволен».

Примерно в это же время произошел также инцидент с горчицей и кресс-салатом.

Тернер выразился приблизительно так: «Чего бы я ни отдал за тарелку с зеленью, капустой, шпинатом или даже с ботвой молодой репы, только воду отжать, сверху бросить кусок маслица или вытряхнуть содержимое хорошей мозговой косточки! Но главное, чтобы зелени побольше».

Зелени было крайне мало — лишь разновидность лебеды, которую они иногда варили, однако, несмотря на подобное добавление к рациону, у Тернера началась страшная цинга, отвратительная что на вид, что на запах.

Пэлфримен, услышав замечание товарища, вспомнил, что среди личных вещей у него завалялись семена горчицы и кресс-салата, посадить кои он не смог из-за засухи, и потом совершенно о них позабыл.

Тернер казался особенно омерзительным брезгливому Пэлфримену, который при обычных обстоятельствах постоянно мыл руки и менял белье каждый день. К этому его приучила сестра, старая дева, чья чистая кожа привычно пахла лавандовой водой или розовой эссенцией собственного приготовления и чей дом был уставлен мисочками с ароматическими смесями из сушеных цветов, сухими снопами лаванды или желтыми хрупкими листьями вербены. Впрочем, именно от этой сестры он и сбежал, по крайней мере от ее страстной всепоглощающей натуры, вследствие чего долго не мог придумать, как же ему искупить свое унизительное отношение — постоянный страх запачкать тело или душу через прикосновение к другому человеческому существу. Так было до тех пор, пока на глаза ему не попался мерзкий Тернер с его сомнительным прошлым, покрывшийся зеленоватыми струпьями у корней клочковатой бороды, и не предоставил возможность искупления.

И вот в пещере, где пахло гарью и болезнью, орнитолог предложил Тернеру побриться.

— Чтобы очистить лицо и дать коже зажить.

Тернер засмеялся.

— Решили привести меня в божеский вид напоследок, мистер Пэлфримен?

— А вдруг это только начало? — спросил Пэлфримен.

Тернер фыркнул, однако на уговоры поддался. В результате этого тяжкого испытания Пэлфримен весь взмок.

— Учитывая, что сегодня суббота, — заявил Тернер, — самое время найти какую-нибудь девку, прилечь с ней на мокрой травке и поймать ревматизм!

Пэлфримен стряхнул мыльную пену и волосы в огонь, и тот зашипел. Невинная душа сестры поморщилась или то была его собственная душа?

Вскоре после этого Тернер признался, что ему хочется зелени. Мисс Пэлфримен, любительница салата-латука, также имела обыкновение высаживать в горшочки горчицу и кресс-салат, подумал ее брат и вспомнил о семенах, что лежали в старом лаковом футляре для очков. Он тут же загорелся идеей посеять грядочку для Тернера и Лемезурье, отправился под дождь поискать подходящее место и нашел его в узкой долине между скалами, примерно в сотне ярдов от ненавистной пещеры.

Пэлфримен посеял семена, и те чудесным образом проросли, поднялись на бледных ниточках стеблей, потом раскрыли листочки. Волшебство свершилось просто и быстро. В тот важный день орнитолог выходил из пещеры несколько раз, чтобы принять участие в действе, имевшем столь огромное значение.

И вот однажды он обнаружил, что почти половина бесценных ростков объедена! Кровь застучала у него в ушах. Пэлфримен принялся сторожить всходы от птиц и зверей, бродя неподалеку под серым дождем. Под ногами чавкала грязь, а уцелевшие ростки продолжали благоденствовать, несмотря на отвратительные погодные условия.

И все же орнитолог никак не решался их срезать. Им овладели любопытство и мелочность. В один прекрасный день, наблюдая за грядкой с близкого расстояния, Пэлфримен увидел Фосса. Тот подошел, достал из кармана перочинный нож, склонился и срезал щедрый пучок. Так он и стоял, запихивая зелень себе в рот, словно животное.

Пэлфримен буквально онемел.

— Мистер Фосс! — воскликнул он, наконец выходя вперед.

— А, мистер Пэлфримен! — сказал, точнее, пробормотал с набитым ртом Фосс.

Итак, лунатик попался, однако вины своей не признал.

— Неужели вы не задумывались, откуда здесь взялась зелень? — начал Пэлфримен.

— Вкусно, — заметил немец, нагибаясь и снова срезая пучок, — жаль мало, удовольствия почти никакого.

Пэлфримен готов был спросить, не приходило ли тому в голову, что семена выросли не сами по себе, но воздержался. Он понял, что вовсе не хочет утвердиться в своих подозрениях.

Фосс закончил и обтер нож большим и указательным пальцами, стирая малейшие следы зелени, потом закрыл и убрал в карман.

— Скажите мне, Пэлфримен, — спросил он, — вас очень расстраивает гибель экспонатов в реке?

— Не настолько уж они были важны, — пожал плечами орнитолог.

— Ради них вы ведь и отправились в эту экспедицию, — напомнил Фосс.

— Я склонен думать, что у меня имелись и другие цели, — ответил Пэлфримен. — И самая важная еще впереди.

Он подвергся тяжким испытаниям и все же не поддался искушению поверить, что поведение предводителя экспедиции или утрата экспонатов является главной проверкой на прочность.

Фосс за ним наблюдал.