Онлайн книга «Железо, ржавое железо»
|
– Я не понимаю… – Но я же писал тебе, – удивился Редж, – и открытку послал уже из Москвы. – Я ничего не получила. – Она с трудом подыскивала английские слова. – В Советской России налажена только техника ликвидации. – Выражайся аккуратнее, – предостерегла мать, – никогда не знаешь, кто может услышать. На площадке этажом ниже стоял сутулый старик в рубашке без воротничка и пиджаке без пуговиц. В руках он держал кувшин с широким горлом и, разинув беззубый рот, пялился на элегантно одетого иностранца. Пропустив сына в квартиру, мать заперла дверь. Так вот он каков, повседневный быт Советской России. Окно маленькой квадратной гостиной выходило на Фонтанку. У окна кресло-качалка, еще с дореволюционных времен. Шаткий стол, производства новой эпохи, накрытый грубой броской скатертью. На полу два выцветших розовых половика. Узкий коридор ведет на кухню без двери, а две комнаты, двери которых закрыты, наверное, спальни. Редж в который раз пожалел об утраченном обонянии: чтоб окончательно возненавидеть быт Советской России, не хватало неистребимого запаха капусты, лука и прокуренных стен. Как будто он читал русскую книгу в дурном переводе. Послышался горестный старческий кашель, и Людмила позвала дядю Бориса. Одна из дверей отворилась. Шаркая тапочками, к ним вышел старик, одетый в старую английскую пижаму и плащ, который служил ему халатом. Это и был двоюродный дедушка Реджа. – Bore da. Ydych chi wedi codi eto? Ydw, [69] – сказал старик. – О, господи, – только и смог вымолвить Редж. – Я учу дядю Бориса валлийскому. Чтоб развлечь его как-нибудь. Дед Борис был древний, как сам Господь Бог, с седыми немытыми волосами и нечесаной, пожелтевшей от табака патриаршей бородой. Он сидел, раскачиваясь в качалке, и одобрительно разглядывал внучатого племянника. – Rydw i'n edrych yn well, on'd ydw i? [70] – Ydych, yn wir, [71] – ответила Людмила. – Реджинальд не говорит по-валлийски. Говори с ним по-русски. – Как на фотографиях, что ты мне показывала. Похож, – сказал старик. – А где остальные дети? – Как поживают твои брат и сестра? – спросила Людмила. – Дэн торгует рыбой, а Беатрикс по-прежнему работает в Министерстве иностранных дел. Спроси лучше, как я здесь очутился, – сказал Редж, с некоторым опозданием целуя мать. Она успела немного оправиться от неожиданного визита и оживилась. – Присаживайся, – сказала Людмила, – Что это ты привез? – Настоящий английский чай, – ответил Редж и вынул из кармана плаща, брошенного на стул, жестянку. – Смотри, дядя, английский чай. Побалуемся сегодня. – И вещички на нем неплохие, английские, – отметил старик. – Ничего особенного, – ответил Редж, – «Маркс и Спенсер». – Маркс? При чем тут Маркс? Редж сел к столу. – Я здесь, что называется, в порядке культурного обмена. Сначала московское «Динамо» учило нас играть в футбол, а Большой театр – танцевать. Теперь я здесь с симфоническим оркестром Южного Уэльса и хоровым обществом Гламоргана. Это, конечно, не первоклассные ансамбли, но мы не собираемся развеивать советскую иллюзию о превосходстве их искусства над западным. Я приехал в качестве мужа одной из оркестранток и переводчика. Мы уже дали концерт в Большом зале Московской консерватории. Сам товарищ Сталин присутствовал. Следующий концерт здесь, в Ленинградской филармонии. – Товарищ Сталин, – с благоговением произнес старик. – Неужели товарищ Сталин говорил с тобой? – Он говорил со всей аудиторией. Встал, веско произнес: «Музыка – массам» – и сделал вот так. – Редж повернул левую ладонь большим пальцем вниз. – Мне показалось, этот жест означал, что нашу музыку массам слушать не следует. Сам он, правда, обратил внимание на симпатичную музыкантшу, исполнявшую главную партию ударных. Ему понравилось, как она звенела колокольчиками в «Картинках с выставки» Мусоргского. Ты, мама, конечно, догадываешься, о ком я. – Евреечка, жена твоя. Где она сейчас? – В «Астории», спит. Путешествие из Москвы оказалось довольно утомительным. – А как Беатрикс поживает со своим евреем? – Не нравится мне твой антисемитизм, мать. Боюсь, возвращение на историческую родину его усугубило. Как ты сама? Вместо ответа Людмила отправилась на кухню заваривать чай. Она по-прежнему была хороша поздней зрелой красотой. В весе со времен Уэльса не убавила. Полные стройные ноги обуты в старые шлепанцы, пышные седеющие волосы убраны в небрежный пучок на затылке. Даже выцветший синий в цветочек халат не портил общего впечатления. Вернувшись, она сказала: – Тебе этого не понять. Здесь мой дом. – Еды достаточно? – Скоро будет лучше. С едой здесь всегда было туго. – Не скучаешь без нас? – Надеюсь, что у Дэна все хорошо, а вы с Беатрикс всегда были непутевые, как говорил ваш бедный отец. – А мы без тебя скучаем. – Мне надо здесь присматривать за дядей Борей. Когда она ушла в кухню, старик сказал: – Славная она девочка. А мне уж недолго осталось. Он вынул из кармана плаща мятую пачку папирос «Тройка» и прикурил от спички, чиркнув ею о задубевший ноготь. – Эти папиросы вас погубят. – Мокрота от них легче отходит, – закашлявшись, сказал Борис. – Лучше эту дрянь отхаркать, чем внутри копить. – Поговаривают, что нашего короля сгубит курение. – Все равно, эта гадость убивает не так быстро, как революция. Лучше уж от папирос помереть. На мой век хватило с избытком. В блокаду мы тараканов ели – как видишь, выжил. – Многим не довелось выжить. – Не довелось… Она снова замуж выйдет. – Простите, я не понял? – Мать ваша снова замуж выйдет. Она еще не старуха. Встречается с одним мужчиной, Григорием зовут. Она вдова, и он вдовец. Шеф-повар в «Метрополе». – Опять повар. Невысоко она метит. У вас же в семье большой человек есть. – Больших людей теперь не осталось. Всех больших людей в революцию убрали, ради этого ее и устроили. Ты, наверно, Юрочку имеешь в виду. Он в Москве и вечно занят. Редж не стал рассказывать деду, что Юрий Петрович Шульгин находится в Ленинграде, но задерживаться здесь, да и вообще в Советском Союзе, не собирается. Редж затеял дело, в котором не признался бы даже матери. Она внесла в комнату самовар и блюдо с зефиром ее собственного изготовления. Стаканы с выгравированными на них серафимами уже стояли на столе. |