Онлайн книга «М.Ф.»
|
Рыбный суп без сомнения был хорош: горячий, греющий душу, вкусный. Я сказал: – Беркли все толковал про смоляные воды, правда? О предполагаемой добродетели смоляных вод. – Чепуха. Ничего нет хорошего в смоляных водах. Он как бы мрачно задумался о смоляных водах, черпая ложкой свой суп. Потом сказал: – Кентавры и тому подобное. И разумеется, Пан, великий бог. Паника. – Что вы хотели сказать, говоря, будто долго ждали? Кого-нибудь вроде меня, я имею в виду. – Определенного сочетания безумного таланта и ощущенья вины. Да, вины. Вы так скорбно отвечали на все те вопросы. Ах, вот и летучая рыба. Прискорбно, прискорбно, кончены их игры в морской пене. Улеглись с фаршированным перцем. Мог ли когда-нибудь даже пригрезиться летучей рыбе фаршированный перец? Человек, человек, великий скорбный сопоставите ль несопоставимого. Еще бутылочку того же самого, а? Он пил и все больше пьянел. Но с большой охотой ел рыбу, суетливо выплевывая из надутых губ случайные косточки. Ему как бы хотелось продемонстрировать, что он, невзирая на внешность, не плотояден. Я тоже ел рыбу, чересчур сухую. Перец был фарширован рисом, сваренным в рыбном бульоне. Виски оказалось изысканно мягким, и я сказал об этом. – Ах, хорошо, сегодня мы должны себя побаловать. Никакой диспепсической чепухи-требухи. Нынче особенный вечер. Как я уже говорил, мне пришлось долго ждать. – Вы мне пока не сказали, что имеете в виду. «Ааааааарх. Коку оку оку оку оку ок». – Вы знали ответ на загаданную мною загадку, но не пожелали ответить. – Ну нет. Это ведь было так очевидно, правда? – У меня есть одна загадка, ответ на которую знаю лишь я. – Вы подразумеваете загадку жизни или еще что-нибудь в том же роде? – Жизнь не загадка. Зачем мы здесь? Чтобы страдать, не больше. Ах, вот еще интересней. Гамлетовский вопрос, конечно, и все мы знаем гамлетовский ответ. Я тоже, как Гамлет, все подпускаю шпильки. Знакомое зло, и так далее. [60] Но мы должны видеть отлично сложенного принца, пусть слегка тучного. Сумасшедшего, но привлекательного. Славный милорд, добрый милорд. Но взгляните на меня, взгляните. – Вы что-то про кентавров сказали. – Да, да, да, Гиперион [61] к сатиру. А вчера мне предложили деньги, понимаете, деньги, чтобы я выставился на обозренье зевакам. Цирк в городе. Деньги, мужчина по имени Дункель. Значит, это уже верный конец. – Я, по-моему, не вполне понимаю. – Конец, конец, Ende, fin, [62] konyets. Черт возьми, мальчик. Конец может быть только концом, да, не так ли? Он покончил со своей рыбой, с перцами и теперь начал яростно икать. Выпил полграфина виски, а попугай тем временем издавал певучие звуки, звучавшие сострадательно. Разожженная виски икота усиливалась, львиная морда позеленела, как в геральдике. Попугай внимательно слушал, склонив набок голову, потом попытался издать sotto voce [63] эти, возможно, новые для него звуки. Доктор Гонци поднялся, поплелся. – По нужде. Несварение. Мне его было отчаянно жалко, и, как бы ему плохо ни было, он должен был это знать. Несварение, ну, конечно. Он юркнул во тьму за свечами, исчез; по-моему, чтобы на улице заболеть. Пойти за ним? Он вернется? Стоял вопрос о счете, безусловно, солидном, с двумя бутылками виски. Я ждал, прихлебывая в предчувствиях, еще четко не определившихся; попугай неумело практиковался в икоте, потом отказался от этого звукового проекта в пользу пронзительного крика, призыва к спариваныо. Хорошо бы сигарету. Через несколько минут я вышел на улицу. Было очень темно и абсолютно пусто, кроме доктора Гонци. Стоял там какой-то сарай из мыльного камня, большой, пустой; он прислонялся к стене. Недуг, если он занедужил, опьянения не ослабил. Фактически, он был пьяней прежнего, судя по тому, что держал в руке. Он наставлял на меня автоматический пистолетик. Я прикинулся, будто не вижу. И говорю: – Лучше вам? Хорошо. Слушайте, дело в оплате счета. Я бы сам деньги оставил, но у меня нет… – Да, да. Знаешь, это бывает адом. Проблема Гамлета. Если я сейчас тебя убью и сдамся полиции, верный шанс, что меня повесят. Знаешь, в этой стране мастера вешать. Я вполне готов к обвиненью в убийстве. Поразительно, как спокойно порой воспринимаются такие вещи. Я говорю: – А мотив, а мотив? – Мотив? Желание сотворить зло, наилучший на свете мотив. Но я признаю необходимость определенной идиотской честности. Дайте мне уйти в определенном мифическом ореоле. Пока он говорил, я все время высматривал темные углы для бегства. Был переулок, сразу за складом, но, может быть, это тупик. Цветистой каденцией свиста ворвался попугай. Свисток. – Честности? – говорю я. – Вы говорите о честной игре? – В камере смертника у меня будет время для истинного наказания. Потом мимолетное чистилище повешения. Однако остается место для разумных гамлетовских сомнений. Игра неопределенности. Я должен загадать тебе свою последнюю загадку. Если не сможешь ответить, потом я тебя пристрелю. Если сможешь, то сам застрелюсь. Полагаю, могу обещать нам обоим, что ты ответить не сможешь. – Вы безусловно сумасшедший. – Пьяный, не сумасшедший. Но разве у меня нет всех на свете оснований быть furioso? [64] Я нужен мистеру Тьме, мистер Тьма может забрать меня. Дункелъ. [65] Готов? – Это просто невозможно. – Думаю, что возможно. Внимательно слушай. И, твердо нацелив мне в грудь пистолет, произнес свою дурацкую загадку: Шаг, и я объемлю землю Над глубокими снегами. – Это скорей игра слов, чем настоящая загадка, – возразил я, поднося к груди правую руку. – Но ты не можешь ее разгадать? – Конечно могу. Глупая очевидность. Только не дам ответа. Я сам изумился этим своим словам. Почему почему почему? Было ясно, что он говорил серьезно, я с такой легкостью мог спастись, однако не захотел или не смог. Сердце мое колотилось. |