Книга Два лета, страница 1 – Эми Фридман

ОДИН — ТЫСЯЧА РАЗ — два — тысяча раз… Я не свожу глаз с часов в мобильнике и в уме отсчитываю секунды, пока 7:37 не превращается в 7:38. Чувствую, как сердце бьется в том же ритме. Десять — тысяча раз — одиннадцать — тысяча раз…

— Саммер, перестань! — почти приказывает моя лучшая подруга, Руби Сингх.

Я поворачиваюсь к ней. Хотя ее темно-карие глаза следят за дорогой, она знает, чем я занята.

— Хватит зацикливаться на времени, все равно нам быстрее не добраться.

— Знаю, — бурчу я, краснея. Ерзаю на пассажирском сиденье и перекладываю телефон из одной потной ладони в другую.

Двадцать два — тысяча раз — двадцать три — тысяча раз… Дело в том, что я мечтаю управлять временем: вот бы оно текло то быстрее, то медленнее, как я захочу. Минуты и часы такие капризные, так и норовят ускользнуть! Почти весь десятый класс — оконченный лишь на прошлой неделе — я появлялась в школе запыхавшаяся и с опозданием. А в тех редких случаях, когда меня приглашали на субботние вечеринки, я, как дурочка, приходила рано. В общем, полная безнадега.

В этот летний вечер, душный и серый, я опять в проигрыше. Еще раз решаюсь оторваться от мобильника — тридцать пять — тысяча раз — тридцать шесть — тысяча раз: дорога перед нами по-прежнему запружена машинами. Задние фары мерцают, будто красные светлячки.

— Опоздаю на рейс, — бормочу я, и сердце сжимается в ужасе.

Винить некого, кроме себя самой. Это я дважды перепаковывала чемодан, раздумывая над каждой вещью. И это я сильно поссорилась с мамой прямо перед тем, как мы вышли из дома, потому-то мне и пришлось в слезах звонить Руби, чтобы она отвезла меня в аэропорт…

— Не опоздаешь, — говорит подруга твердо, перестраиваясь в другой ряд. Она крутит руль, и связки плетеных браслетов скользят по ее запястьям вверх-вниз. — Со мной точно не опоздаешь. Да убери ты уже свой телефон! Наверное, батарейка совсем на нуле?

— Точно.

Я согласно вздыхаю и принимаюсь теребить собственные браслеты — я постоянно ношу те два, что сплела Руби, — и тут же снова бросаю взгляд на телефон. Пятьдесят восемь — тысяча раз — пятьдесят девять — тысяча раз…

Не дождавшись смены минут, я кидаю мобильник в набитую сумку-шопер из Музея Уитни. Не надо было вообще его с собой тащить — все равно за границей окажусь вне зоны доступа. Но мне его уже не хватает, как ампутированной конечности. Я гадаю, напишет ли мама, чтобы извиниться, — или она ждет, что я напишу первой? — и тут же отгоняю эту мысль.

Машина Руби трогается с места. Я бросаю тоскливый взгляд на приборную доску, где сломанные часы вечно моргают бесполезными цифрами 12:00. Чтобы отвлечься, копаюсь в сумке, проверяю, все ли положила. Жвачка и журналы в самолет. Новенький толстый путеводитель. Распечатка письма от папы с адресом и телефоном. Новая шикарная камера. Паспорт.

Я достаю темно-синюю книжечку и пролистываю свежие, непроштампованные страницы. Сердце замирает: я никогда еще не выезжала из страны. Добравшись до своей фотографии, я хмурюсь. Светло-русые волосы падают беспорядочными волнами, улыбка кривовата, один серо-голубой глаз чуть больше второго. В семь лет я впервые увидела картину Пикассо — женщину с перевернутым лицом — и почувствовала что-то наподобие родства. Когда я поделилась этим с Руби, та сказала, что я чокнутая.

— Рехнуться можно! — говорит Руби с притворным удивлением. — Получается, я опять права!

Моргнув, я поднимаю глаза и вижу, что мы несемся вперед. На указателе за окном написано «Аэропорт». Теплая волна облегчения прокатывается по мне, и я визжу. Я практически никогда не визжу, но тут сама ситуация требует.

— Ты всегда права, — говорю я Руби.

Моя лучшая подруга расплывается в широкой улыбке. Когда Руби сворачивает на съезд с шоссе, гремит гром. Мы обе немного подпрыгиваем.

Гроза не стала неожиданностью. Весь день воздух был густой и влажный — комариная погода. Я обожаю лето, и не только из-за своего имени ^[2]. Я обожаю, когда свежескошенная трава покалывает босые ноги. Обожаю легкие ситцевые платья. Фруктовое мороженое на палочке, прямо из морозильника. Запах жареного с дымком мяса в сумерках. Есть в этом какое-то волшебное ощущение неограниченных возможностей, простирающихся, словно мост, между июнем и августом. Ощущение, что произойти может все что угодно.

Пока это лето обещает еще больше волшебства — еще больше возможностей, — чем обычно. Правда, теперь, когда набухшие тучи собрались над нами, у меня появляется плохое предчувствие.

— А вдруг это дурное предзнаменование? — Я нервно скручиваю волосы в небрежный пучок на макушке.

Уже видны взлетные полосы, и Руби давит на газ босоножкой на платформе.

— Ох уж эти твои дурные предзнаменования! — Руби не скрывает насмешки.

Я вздрагиваю от нового раската грома. Знаю, что верить в приметы и предзнаменования глупо. Но суеверия часто помогают нерешительным людям. Освобождают нас от ответственности. От необходимости делать выбор. Руби останавливает машину возле многолюдного терминала авиакомпании «Дельта», но никакого чувства приятного ожидания у меня не возникает. Расстегиваю ремень безопасности, пальцы плохо слушаются. На лобовое стекло начинают падать капли дождя.

— А вдруг…

В горле внезапно пересыхает. Меня охватывают сомнения.

— Это два твоих самых любимых слова, — поддразнивает Руби, забирая из подстаканника теперь уже водянистый из-за растаявшего льда латте.

Мой звонок застал ее в разгар рабочей смены в кафе. Руби пришлось наврать менеджеру, чтобы уйти раньше, но она все-таки успела организовать нам кофе со льдом. Свой мокко со льдом я прикончила между всхлипами, когда мы только отъехали от дома.

— А вдруг, — продолжаю я, и внутри все сжимается, — то, что сказала мама, правда?

Я прокручиваю сцену нашей ссоры в кухне: резкость маминых слов, ее лоб, нахмуренный от гнева и волнения. Я поеживаюсь на сиденье и слушаю рев самолетов, которые садятся и взлетают где-то рядом.