Книга Редкий тип мужчины, страница 43 – Андрей Ромм

Угловой  ^[12], молчаливый сорокалетний зэк по прозвищу Лаврентий (производное от фамилии) со своим кодланом не вмешивались и Колю не осаживали – наблюдали. Развлечений в колонии мало, а тут новый человек, да еще такой гоношистый. К тому же Коля имел вид бывалого человека, во всяком случае, именами разных авторитетов он сыпал налево и направо. С этим за одним столом сидел, тому удружил – украл по заказу печать у лоха-нотариуса, с третьим на пару в Сочи два курортных сезона «отработал». Короче говоря, сначала подумай, а уж потом трогай.

– А я тебя, падла, узнал, – услышал Алексей за спиной во время утренней поверки. – Ты же меня в августе девяносто первого, когда Москву путчило, законного хабара лишил! Я тебя на всю жизнь запомнил, только узнал не сразу. Ты раньше полохматее был, ментяра…

Шепот у Коли был угрожающий, свистящий, змеиный.

Не обращать внимания на наезд было нельзя. Довольно верный жизненный принцип, предписывающий не обращать на дураков внимания, в местах заключения не работает. Здесь другое правило. Смолчал – значит, сознаешь свою неправоту. Смолчал – значит, сознаешь свою слабость. На любой наезд следует давать отпор. Адекватный. Иначе нельзя.

«Ментяра» для нормального зэка, будь он мужиком или блатным – оскорбление. По понятным причинам, зэки не любят милицию-полицию. Антагонизм. Классовые противоречия.

– За «ментяру» ответишь, – тихо, не оборачиваясь, сказал Алексей.

– Кто с меня спросит? Уж не ты ли?

– Я.

– Это я с тебя спрошу! – пообещал Коля. – Тут, небось, много вас таких, из бывших сотрудников. Оттого и воздух душ-ш-шный!

Для сотрудников правоохранительных органов и судов существуют отдельные колонии, но туда попадают лишь те, кто на момент взятия под стражу работал в этих структурах. Человек, уволившийся из органов и, к примеру, работавший водителем автобуса или, скажем, охранником в торговом центре, будучи осужденным за совершение преступления, отправляется для отбытия наказания в обычное исправительное учреждение. Для суда он больше не мент, а вот для других зэков – очень даже мент. На этот случай даже особая поговорка имеется: «Бывших ментов и бывших петухов не существует».

– Душным он стал, когда ты появился, – ответил Алексей.

Коля пробурчал себе под нос что-то невнятное.

Алексей ожидал продолжения разговора в столовой, за завтраком, но ошибся. Коля явился к нему в «кабинет» около одиннадцати, незадолго до обеденного перерыва. Разумеется, не один, а в компании двух корешей – заключенного Манаева по кличке Курган и заключенного Багдасарова по кличке Барбос. Обоим под тридцать, оба из гопоты, оба рывошники, то есть отбывали наказание за грабежи с «рывком» – вырывали из рук сумки, телефоны, сдергивали с голов шапки и убегали. Оба были ни рыба ни мясо, поэтому никаким уважением в отряде не пользовались. Но уважения, конечно же, хотелось (мнили-то себя, небось, крутизной), и на этом Коля их и «зацепил».

– А ты тут, я смотрю, неплохо устроился, – с кривой, неприятной ухмылочкой похвалил Коля, оглядывая помещение. – Ясно-понятно, администрация своим всегда навстречу пойдет. Рыбак рыбака видит издалека. Что, не так?

Свита угодливо захихикала.

Алексей оценил расстановку сил, просчитал ситуацию и понял, что до драки сейчас не дойдет. На производстве в рабочее время подраться толком не дадут – прибегут, разнимут. А потом накажут по полной программе. Начальник колонии полковник Кренделев ждал повышения по службе – перевода в центральный аппарат, – и от него через начальников отрядов было передано зэкам «слово», то есть устное послание, имеющее статус приказа. «Хозяин велел, чтобы, пока он здесь, никаких происшествий не было, а то…» Ясное дело – места в центральном аппарате наперечет, желающих должно быть много, а любое происшествие можно раздуть до невероятных размеров и использовать как козырь в игре против начальника.

Коля пришел самоутверждаться, а не драться. Свита – это свидетели и одновременно статусный показатель и средство морального давления. Гляди – я не один – и трепещи.

– Я не мент, – сказал Алексей, не вставая с табурета (демонстрация неуважения к незваным гостям и одновременно демонстрация уверенности). – И никогда им не был. Ты, Коля, порожняк толкаешь  ^[13]. Извинись.

Коля удивленно присвистнул и переглянулся со свитой. Ухмылочка его стала еще противнее.

– Докажи! – потребовал он.

– Ты погнал, тебе и доказывать, – парировал Алексей. – Мало ли кто что скажет… Может, ты завтра выдумаешь, что я космонавт! Давай, выкладывай свои доказательства или признай, что погнал порожняк.

– Да я же тебя запомнил! – прошипел Коля, дико вращая глазами. – Столько лет прошло…

– Ты мне на проверке при всем отряде предъяву сделал, так? – перебил Алексей, нисколько не испуганный «дешевым театром». – Вот давай при всем отряде и продолжим.

– А что ты против нас имеешь? – вдруг подал голос Барбос, явно желая выслужиться. – Почему при нас говорить не хочешь?

– А вы что, за всех теперь решаете? – вопросом на вопрос ответил Алексей. – Люди в курсе? Что-то мне никто ничего не говорил…

– Гляди, Монах, – пригрозил Коля. – Нарвешься.

– Сам гляди, – посоветовал Алексей. – Если плохо получается, сходи в медчасть, проверь зрение…

Продолжили разговор вечером того же дня в бараке после ужина. Новости в колонии разносятся быстро. Все уже знали, что Коля-Фанрута сделал предъяву Монаху, узнав в нем мента, а Монах в ответ заявил, что Фанрута попутал рамсы.

Разговор был обставлен наподобие суда. Смотрящий за отрядом Лаврентий сидел на своей койке (нижней, угловой, самой лучшей, положенной по статусу) – судья. На соседних койках расселась кодла – присяжные или народные заседатели. В проходе кучно столпились остальные зэки – зрители. Перед смотрящим стояло два табурета – на одном сидел обвинитель Коля-Фанрута, а на другом – «подсудимый» Алексей Кудрявцев по прозвищу Монах. Адвоката у Алексея не было. На правилках и разборках адвокаты не положены, каждый оправдывается сам. Сам за себя. За решеткой вообще каждый сам за себя и один против всех.

Коля выступил мастерски – не только рассказал, но и изобразил, как в августе девяносто первого года он высмотрел в толпе «лохушку», разрезал ей «дурку»  ^[14] и вытащил оттуда лопатник.

– Заглянуть я в него не успел, – сокрушался Коля, – но лопатник был жирный, с хрустами  ^[15], а не с мелочью. Да и лохушка была упакованная, нутром чую, что хороший навар взял. Вот нутром чую – и все! Я на хабар страсть какой чуткий! Насквозь вижу… Только отходить стал, как этот вот типаж за мной погнался. В толпе быстро бегать не получается, нагнал он меня, вцепился, а я вижу, что сбоку еще два мента, в форме, к нам пробираются. Скинул я лопатник, а когда этот за ним нагнулся, вырвался и убежал. Так оно было, чтобы мне век воли не видать! Очевидцев у меня, ясен пень, нет, я без васька  ^[16] работал, некому подтвердить, но все знают, что Коля-Фанрута рамсов не путает и порожняка не гонит, не такой Коля-Фанрута человек!