Книга Лягушки, страница 48 – Мо Янь

По старому обычаю утром накануне свадебной церемонии я пришел на могилу матушки, чтобы сжечь бумажные деньги по случаю радостного события. Наверное, это такой способ извещения души матушки о моей свадьбе и приглашение присутствовать на ней. Когда деньги были сожжены, вдруг налетел несильный порыв ветра, который поднял пепел в воздух и закружил перед могилой. Я, конечно, понимаю, что это природное явление и его можно объяснить. Но в душе ощутил ни с чем не сравнимую тревогу. Передо мной возникла дрожащая фигура матушки, в ушах зазвучали ее мудрые, бесхитростные и очень важные слова, и на глаза навернулись слезы. Если матушка еще может говорить, какую оценку она даст этому моему браку?

Ветерок покружил перед ее могилой, неожиданно изменил направление и переместился к поросшей изумрудно-зеленой травой могилке Ван Жэньмэй. В этот момент с ветки персика раздался протяжный крик иволги, заунывный, душераздирающий. В бескрайнем персиковом саду плоды уже созрели. Матушка и Ван Жэньмэй похоронены в персиковом саду нашей семьи. Я сорвал два больших плода с красными вершинками и положил один перед могилой матушки, другой взял в руки, миновал несколько деревьев и подошел к могилке Ван Жэньмэй. Когда я собирался сюда, отец наказал: «Будешь ритуальные деньги жечь, не забудь перед ее могилой сжечь немного».

«Я еще не успел, – проговорил я про себя, – извини, Ван Жэньмэй, но я не могу забыть тебя, не могу забыть все твои многочисленные достоинства. Львенок человек добрый, я уверен, она, конечно, будет хорошо относиться к Яньянь, в противном случае я никак не смогу жить с ней». Я сжег перед ее могилкой немного денег, а еще вдавил в землю на ней одну новую банкноту. Потом положил персик. «Ван Жэньмэй, – бормотал я, – я понимаю, на душе у тебя нерадостно, но я искренне приглашаю тебя вместе с матушкой вернуться в дом и принять участие в моей свадьбе. На столике для жертвоприношений в большой комнате у меня будут четыре свежеиспеченные пампушки, различные закуски, а также шоколадные конфеты с ликером, которые ты сначала приняла за лекарство, а потом к ним пристрастилась. Покойным великая честь, прими же эти подношения!»

Я возвращался по узкой тропинке, по обе стороны разрослась трава по колено, рядом канава с дождевой водой. Вокруг тянулся персиковый сад, на юг – до реки Мошуйхэ, на север – до Цзяохэ. Среди деревьев крестьяне собирали урожай, а поодаль, на широкой дороге, сновали несколько трехколесных тракторов.

Дорогу преградил Ван Гань, он словно вырос из-под земли. В поношенной армейской форме – я сразу вспомнил, что сам в прошлом году подарил ему ее, – коротко пострижен, подбородок начисто выбрит. Такой же тощий, но казался живым, будто и не было его обычного неряшливого и запущенного вида. Это меня немного успокоило, но в душе мира не было.

– Ван Гань… – начал я. – На самом деле…

Он замахал руками и улыбнулся, показав желтоватые зубы:

– Сяо Пао, не надо ничего объяснять, мне все ясно, я понимаю, я желаю вам счастья.

– Дружище… – В замешательстве я потянулся, чтобы пожать ему руку.

Он отступил на шаг:

– Я теперь будто очнулся ото сна. Вся эта любовь – по сути дела, тяжелая болезнь. Я должен от нее оправиться.

– Очень хорошо, ведь на самом деле вы со Львенком друг другу не подходите, стоит тебе собраться с силами, ты все же сможешь сделать какое-нибудь большое дело, и тогда еще более прекрасная девушка может остановить на тебе выбор.

– Я человек уже никчемный, – сказал Ван Гань. – И пришел извиниться перед тобой. Заметил перед могилой Ван Жэньмэй пепел от горелой бумаги? Это я жег. Потому что из-за моего предательства и Юань Сай попал в тюрьму, и Ван Жэньмэй умерла вместе с ребенком, я – убийца.

– Тебя в этом никак нельзя винить! – воскликнул я.

– Я тоже пытался утешить себя высокими доводами, такими как «доносить о незаконной беременности – гражданский долг» или «ради родной страны можно поступиться родственными отношениями», но это мне спокойствия не принесло, у меня нет такой высокой сознательности, я действовал из своих личных интересов, чтобы снискать расположение Львенка. Поэтому у меня развилась бессонница, стоит закрыть глаза, как вижу Ван Жэньмэй, вздымающую окровавленные руки, чтобы вырвать мне сердце… Боюсь, мне и нескольких дней не прожить…

– Ван Гань, ты слишком много думаешь, ничего ты не сделал не так, брось ты эти суеверия. Человек умирает – и словно пепел разлетелся, дымок развеялся. И даже если у человека остается душа и после смерти, Жэньмэй не станет преследовать тебя, она добрый человек, простой.

– Она действительно добрый человек, и как раз поэтому меня совесть еще больше мучает. Сяо Пао, сочувствовать мне не нужно, тем более не следует меня прощать. Сегодня я здесь поджидал тебя, чтобы попросить об одном деле…

– Говори, дружище…

– Прошу сообщить Львенку, а она пусть передаст твоей тетушке, что в тот день, когда Ван Дань выбралась из колодца, она прямиком направилась ко мне. Ведь она, в конце концов, мне родная сестра, и когда эта кроха с огромным животом умоляет спасти жизнь ей и жизнь ребенка у нее в животе, будь я человек с каменным сердцем, и то растрогался бы. Посадил ее в корзину для навоза, прикрыл соломой, а сверху еще и мешком. Корзину приладил сзади на велосипед и выехал из деревни. На околице встретил Цинь Хэ, его там твоя тетушка выставила в тайный дозор – твоя тетушка поистине не в то время родилась, да и занимается не тем, чем надо, ей бы армии вести на бой с врагом! На кого мне не хотелось бы натыкаться, так это на Цинь Хэ, потому что он прихвостень твоей тетушки, и как я могу продать кого угодно ради Львенка, так и он может выдать любого ради твоей тетушки. И он остановил меня. Мы с ним не раз встречались перед воротами больницы, я никогда с ним и словом не перебросился, но знал, что в душе он держит меня за приятеля, что мы с ним этакие товарищи по несчастью. Когда у кооперативного ресторанчика на него набросились Гаомэнь и Лу Хуахуа, я взял его сторону. Гао, Лу, Цинь, Ван – «Цинь» – это Цинь Хэ, а «Ван» – Ван Гань – сошлась четверка самых известных дурачков во всем Гаоми, зеваки стеной стояли, будто на представлении с дрессированными обезьянами. Ты не представляешь, дружище, когда человек не дурак, но обрел славу дурака, какая это на самом деле большущая свобода! Я спрыгнул с велосипеда и посмотрел прямо в глаза Цинь Хэ. «Ты, верно, свинину на рынок продавать везешь». – «Да, свинину». – «Вообще-то я ничего и не видел». И отпустил меня. Два недоумка – родственные души.

Пожалуйста, скажи Львенку, что я довез сестру до Цзяочжоу, там посадил ее на междугородний автобус, следующий в Яньтай, чтобы в Яньтае она купила билет на пароход в Далянь, а из Даляня села на поезд в Харбин. Как ты знаешь, мать Чэнь Би из Харбина, у нее там родственники. Денег у Ван Дань с собой достаточно, вы знаете, какая она сообразительная и какой Чэнь Би предприимчивый, они давно уже подготовились. Прошло уже тринадцать дней, Ван Дань давно уже прибыла туда, куда должна была прибыть. У твоей тетушки руки длинные, да всего неба не обхватить. Это она в нашей коммуне, в своей вотчине может делать, что ей вздумается, но в других краях это не пройдет. У Ван Дань беременность больше семи месяцев, пока твоя тетушка ее найдет, ребенок уже появится на свет. Так что твоей тетушке лучше отказаться от этой мысли.