– Ты помнишь, когда мы в первый раз встретились, я в стареньком школьном платьице выходила?
– Еще бы не помнить, – сказал Митя. – Смотрелась ты в нем просто потрясающе, любой бы на тебя запал…
– Потрясающе… – так же грустно улыбнулась Юлька. – Я в этом платьице потому и ходила, что меня на неделю шифоньером наказали. Жанка мне дала такую фотку… игривую, а мать уборку делала, и она у меня из учебника выпала. – Она улыбнулась чуть веселее. – Хорошо еще это был последний день, иначе я назавтра с тобой в кино ни за что бы не пошла. Не в школьном же платье идти было, на меня бы как на дурочку смотрели, ты первый, и не спорь… Вот… А за сегодняшнее меня наверняка к месяцу шифоньера приговорят. Плюс ко всему. А этого всего столько… Вот такая беда. И ничем ты тут помочь не можешь. Ну вот чем ты поможешь?
– Да уж, – сказал Митя. – Ситуевина… Закуришь с горя?
– А давай. Я все равно не в школьном…
Юлька дымила «Опалом», и в глазах у нее стояли натуральные слезы. У Мити сердце форменным образом разрывалось от жалости и сочувствия, но что он мог поделать? Без родителей не получится, это уж и к бабке не ходи. Без родителей… Без родителей… Что-то такое в голове крутится… Ага!!!
Он испустил столь громкий ликующий возглас, что не только Юлька удивленно отпрянула, но и Сенька, так и стоявший метрах в десяти от них возле мотоциклов, удивленно вытаращился.
– Юлька, ты знаешь, с кем целуешься? С гением, – сказал Митя. – Все беды развести не берусь, но вот насчет родителей в школу – это-то я улажу…
– Мить, брось, что ты сможешь…
Гениальная идея – ну, честно говоря, не самостоятельно придуманная, а позаимствованная из какого-то детского фильма, – оформлялась, обрастала деталями, шансами на успех.
Взяв Юльку за плечи, Митя заглянул ей в глаза и сказал самым убедительным тоном, на который был способен:
– Юль, ты ведь мне всегда верила?
– Ну да…
– Вот и сейчас поверь. Только сначала пройдемся по подробностям. С родителями к классной или к Крокодилихе?
– К Крокодилихе.
– Крокодилиха может знать, какие у тебя братья-сестры?
– Да вряд ли. Где ей всех нас помнить. Классная родителей знает, они же к ней три года на родительские собрания ходят, но братьев-сестер и она не запоминает…
– Вот это и есть слабое место противника, – торжествующе сказал Митя. – Слушай внимательно и выполняй в точности. Родителям, когда пойдешь домой, ничего не говори. В школу пойдешь чуток пораньше, чем обычно. Торчи в вестибюле и жди.
– И что будет? – спросила Юлька с искоркой надежды в глазах.
– А будет то, что вместо родителей придет твой старший брат. Да такой, что получше и поискать…
– У меня ведь старшего брата… – начала она и удивленно распахнула глазищи. – Митька, что ты задумал? Ничего ж не получится!
– Молодая ты еще, Юлечка, – сказал Митя чуть покровительственно. – По букварям с Никитой Сергеевичем Хрущевым не училась, и вообще. Все получится, если браться за дело по-умному. Ну, ты все поняла? Если Крокодила тебя перехватит раньше меня, так и скажи: родители по уважительным причинам прийти не смогли, но сейчас придет старший брат, бригадир фрезеровщиков с «Аюканвагонмаша». Понятия не имею, есть ли там бригады фрезеровщиков, но и Крокодила вряд ли знает. Ну а остальное – мое дело.
– Митя, ничего же не получится…
– Ты мне веришь?
– Вот и не трепыхайся. Иди домой и по дороге постарайся с личика убрать всякую печаль. Вот когда помрет лично Леонид Ильич Брежнев, тогда и будем печалиться. Два баяна порвем. А сейчас смотри веселей. Чтобы родители не заподозрили ничего. А завтра, как сказано, пораньше в школу. Чтобы настроение поднять, зайди по дороге в «стекляшку», съешь мороженку. У тебя деньги есть?
– Нету…
– Держи трешку, – сказал Митя. – Не ломайся, бери. Что, я свою девушку не могу мороженым угостить, пусть и в свое отсутствие? У тебя там какое мороженое самое любимое?
– «Фантазия». За рубль восемьдесят. Там мороженого три сорта, вафли, варенье, орешками посыпано…
– Отлично, – сказал Митя. – Еще и на газировку с конфетами останется. Промотаешь трешку в «стекляшке», сразу настроение повысится, домой придешь в нужной кондиции. А завтра я из шкуры наизнанку вывернусь, а лучше всего – твою Крокодилу выверну. Ну, что стоишь, прелесть моя сероглазая? Шагом марш в «стекляшку»!
Глядя на Митю чуть оторопело, Юлька все же послушалась – пошла в нужном направлении. Правда, один раз оглянулась с непонятным выражением лица. Митя поднял ладонь успокаивающим жестом.
Потом, ухмыляясь про себя, подошел к мотоциклам и спросил:
– Сенька, у нас последний съезд КПСС под каким номером был?
– А хрен бы его помнил.
– Весной же был.
– Да вроде двадцать четвертый… А что?
– А то, – сказал Митя. – Нужно идеологически подковаться в сжатые сроки. – Он глянул на часы. – Библиотеки еще открыты, порядок…
…Войдя в школьный вестибюль (и сразу заметив Юльку, сидевшую в уголке, у раздевалки), он приостановился у высокого зеркала и обозрел себя с чувством глубокого удовлетворения. Без дураков, он смотрелся солидно и представительно: самый темный из трех его костюмов, белоснежная рубашка, галстук не модный, широкий и пестрый, а узкий, темный, в точности как у партийных товарищей, когда их показывают по телевизору. Туфли начищены так, что в них смотреться можно вместо зеркала. На лацкане – комсомольский значок (позаимствованный у Батуалы, который минут сорок искал его по всем углам). Митя охотно прицепил бы еще «Ударника коммунистического труда», но не стоило перегибать палку: какие бы чудеса трудового героизма ни являла советская передовая молодежь, о двадцатилетних обладателях таких значков что-то пока не слышно. Подумав, он прицепил другой – ВОИР, Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов. Мать, переезжая к супругу, оставила его в комнате вместе с другими. Значок был никчемный – взрослые и сами не знали, чем это общество занимается, их туда загоняли, как школоту в общества охраны природы и охраны памятников истории и культуры. Но красив был, этого у него не отнимешь.
В руке у него был черный портфель строгого вида – в точности с таким расхаживал Бутыляка. Подойдя к печально смотревшей куда-то в сторону Юльке, он сказал:
– Привет, сестренка-хулиганка, позор положительного старшего брата…
Юлька вскочила:
– Ой, Митя, я тебя и не узнала… Ты что, постригся?
– Пришлось, – сказал Митя. – Не может передовой рабочий и активный комсомолец расхаживать с битловской гривой. Оцени, на какую жертву ради тебя пришлось пойти, после школы с патлами не расставался. Ну как, теперь веришь, что получится?
– Теперь верю, – восхищенно выдохнула она. – Ты такой…
