Книга Дом падших ангелов, страница 34 – Луис Альберто Урреа

– А потом, – орал Чентебент, – слон засунул арахис прямо в задницу Панчо!

Кукабент, гогоча, свалилась со стула, а Дон Антонио подпрыгнул и на корточках пополз по двору, держась за живот и задыхаясь от смеха. Попугай верещал в клетке, как будто тоже понял шутку.

– Слушай, слушай! – сказал отец, переводя дыхание.

Бурное веселье утихло. Мясо тихо потрескивало в раскаленной яме. Стол усыпан головами креветок, и они таращатся черными бусинками глаз. И Тикибент страстно лыбилась Ангелу блестящим влажным ртом, и он знал, что на вкус эти губы – лайм, соль и рыбий жир. По столу и под столом разбросаны пивные банки, бутылки из-под текилы и стаканы. Мама Америка тем временем размышляла об острых ножах и мошонке.

– Слушай, – повторил Дон Антонио, покачиваясь в центре своей колышущейся на каменных плитках тени. – У меня есть шутка! Итак. Маленький Пепе играл в саду.

– Какой Пепе? – пьяно уточнил Чентебент.

– Да просто Пепе. Любой Пепе!

– Не понимаю, о ком ты говоришь. – Чентебент скрестил руки на груди.

– Я говорю о Пепе! Oye, cabron! Это шутка! Нет никакого Пепе!

– Если Пепе нет, почему ты о нем говоришь?

– Да чтоб тебя, pinche Ченте!

– Ты выдумываешь, – заявил Чентебент, допив пиво и сдержанно рыгнув, такое изящество дает только литр креветочного газа.

– Слушай, ты, козел! – рявкнул Дон Антонио.

Этот диалог остался в памяти Ангела как самый захватывающий момент вечеринки. Даже лучше, чем анекдоты. В тот момент он осознал себя абсурдистом – это нахлынуло, как дзен-просветление. Он откинулся на спинку стула. Тикибент разрушила чары, на мгновение раздвинув ноги и демонстрируя себя во всей красе.

– Маленький Пепе, – вновь вернулся к теме Дон Антонио, – играл во дворе.

– А где он жил?

– Да иди к дьяволу, pendejo. И вот во двор вышел его дедушка, присел на лавочку и смотрел, как малыш играет. Потом подозвал Пепе и говорит: «Взгляни на червяка, что ползет по земле. Он только что вылез из норки».

– Извините, – Чентебент вскинул руку, перебивая, – как звали дедушку?

– Да какая разница! Это же анекдот! Не перебивай!

Ангел и женщины сдавленно хихикали.

Чентебент обиженно заявил:

– Довольно важно, чтобы у всех героев этой истории были имена. – И подчеркнул свое недоумение, оттопырив нижнюю губу и дернув плечом.

Дон Антонио испустил протестующий вопль в небеса, но смирился:

– Карлос! Дедушку звали Карлос! Годится? Теперь все довольны?

– Я доволен, отец, – радостно подтвердил Ангел.

Чентебент зевнул.

– Дедушка Карлос показал Пепе на чертова червяка, извивавшегося у входа в норку, и сказал: «Пепе, я дам тебе песо, если ты сможешь затолкать червячка обратно в норку».

– Вот скряга, – заметил Чентебент, использовав сердитое мексиканское выражение codo duro – «жесткий локоть», – которого Ангел никогда толком не понимал.

Дон Антонио благоразумно не обратил внимания на Чентебента, и тот заткнулся.

– Пепе поразмыслил, – продолжал Дон Антонио, – и убежал в дом. Принес оттуда мамин лак для волос. Поднял червяка, побрызгал лаком, чтобы тот застыл, а потом засунул его в норку. Дедушка вручил малышу песо и поспешил в дом. Назавтра Пепе опять играл во дворе. Из дома вышел дедушка и дал малышу песо. «Но, дедуля, – сказал Пепе, – ты уже заплатил мне вчера». «А это, Пепе, – ответил дедушка Карлос, – тебе от твоей бабушки!»

И Дон Антонио победно вскинул руки.

Женщины дружно фыркнули и захохотали, даже Мама Америка.

– Ох, Тонио! – всхлипывала Кукабент.

Чентебент, помолчав, заявил:

– Я не понял ни слова.

И ровно в этот миг преисподняя ворвалась в ворота их дома и Дон Антонио показал Ангелу, что он настоящий безумец и Панчо Вилья. Они смеялись, и тут ворота распахнулись и пьяный рыбак, пошатываясь, возник по центру двора, сжимая в кулаке здоровенный нож, каким разделывают акул и тунцов.

– Чентебент! – проорал он.

То был один из мириадов конкурентов зловонной корпорации Бента.

– Я разделаю тебя, как тухлую рыбу, cabron!

Нож свистел в воздухе, и он держал его внизу, как настоящий боец.

– Ты спал с моей женой!

Женщины заверещали.

Тикибент прыгнула за спину Ангела и взвыла полицейской сиреной.

Дон Антонио все стоял с распростертыми руками. Он был без формы, а значит, и без кобуры у бедра. Потянувшись за ней, он испытал жуткое разочарование, что не может пальнуть в воздух, выдворяя эту сволочь.

Чентебент махнул очередную рюмку текилы и выкатил на обидчика красные слезящиеся глаза. Похоже, он не намерен был вступаться за себя. Он не знаком с этим pendejo и ума не приложит, которая из его многочисленных пассий замужем.

– Да она все равно была так себе, – брякнул он. И рыгнул.

Мама Америка бросилась закрывать Ангела своим телом. А Тикибент отталкивала ее, чтобы не загораживала обзор. Зеленый попугай принялся хлопать крыльями и раскачивать клетку с такой силой, что на них сверху дождем посыпались зернышки и помет.

Дон Антонио двинулся к вестнику смерти.

– Ты говнюк! – объявил он.

– Чего?

– Подонок. Свинья.

– Придержи язык.

– Сын шлюхи. Ты посмел прийти в мой дом и угрожать моим гостям? Посмел угрожать мне ножом? Да я порешу тебя и всю твою семейку. Прикончу твоих детей, убью твоих внуков. Выкопаю твоих предков и набью их рты дерьмом.

– Эй.

Дон Антонио рванул на груди рубаху:

– На, бей, chingado. Если думаешь, что можешь убить меня, бей сейчас. Прямо в сердце. Но убедись, что я умер. Потому что гнев мой обрушится на тебя, ты, шелудивый пес.

Моряк в неподдельном ужасе таращился на Дона Антонио. Он понятия не имел, кто этот маньяк, но определенно тот, с кем в Ла-Пасе не станет связываться ни один рыбак. Бедолага даже не попытался сохранить достоинство. Он развернулся, и пулей вылетел на улицу, и припустил в сторону моря с такой скоростью, что воздушной волной переворачивало мусорные урны по пути.

И всю жизнь, что бы он ни думал об отце, какие бы ни переживал обиды и невзгоды, какие бы унижения и страхи ни выпадали на его долю, Старший Ангел вспоминал тот миг как самое героическое событие, которому он был свидетелем. И думал, что никогда не сможет стать таким, как его отец.

Даже Чентебент захлопал в ладоши, хоть и сдержанно.

* * *

На следующий день Ангел поднялся на борт El Guatabampo и уплыл в туманную даль. Обняться на прощанье с любимой Перлой ему не удалось. А ее семья не обладала таким чудом техники, как телефон. Он разрывался на части, удаляясь от берега, слезы душили его. Чентебент непрерывно гудел в гудок, невзирая на собственное похмелье. В конце концов, жизнь – боль. И разлука с Перлой, по твердому убеждению Ангела, худшее, что могло с ним случиться.