Книга Когда убьют – тогда и приходите, страница 31 – Мария Воронова

На работе все спорилось, после оправдания в суде руководство вернуло ему свою благосклонность, с Морозовым тоже стало проще, а, главное, научная работа, раньше представлявшаяся абстрактным понятием, закрытой стезей, доступной только для блатных, вдруг поманила его к себе.

Ордынцев загорелся своей идеей и поверил, что все у него получится, несмотря на бюрократические препоны. Он решил проверить свои догадки на трупах, посоветоваться с Морозовым, и если поймет, что дело стоящее, – оформить соискательство, благо в Ленинграде не один медицинский институт, и Тарасюк не вездесущ.

Жизнь вдруг стала казаться ему прекрасной и бесконечной, как в юности, Ордынцев посмеивался сам над собой, но избавиться от этого детского чувства всемогущества почему-то не мог.

Накануне он отдежурил, поэтому с чистой совестью ушел с работы вовремя.

Обычно после тяжелых смен и рабочего дня он еле доносил голову до подушки, а сегодня откуда-то взялись прилив сил и бодрость духа.

Выпив кофейку, он взялся варить куриный суп из солнечно-желтых когтистых лап, шеи, головы и потрошков, а саму тушку решил запечь в духовке. Костя так любил больше всего, да и гораздо проще, чем зажарить.

Ордынцев готовкой не особенно увлекался, но сегодня такой уж день выдался, что и это скучное занятие понравилось ему. Он даже вырезал из морковки звездочки и достал жестяную коробку, красную в белый горошек, как у всех, в которой хранилась страшно дефицитная вермишель в виде букв, которую они с Костей варили по особым случаям.

Ордынцев зачерпнул горсточку и не удержался, посмотрел, какие слова можно сложить из макарошек. Первым получилось «Катя», и он вдруг понял, что хорошее настроение появилось у него после той утренней прогулки, когда они ели пирожки.

Почему так? Приятно было узнать, что она больше не сердится на него, и сбросить с плеч остатки чувства вины? Или вообще не нужно доискиваться причин, а просто принять как есть? Или, наоборот, докопаться до самого дна своей души и вырвать этот росток непонятно чего раз и навсегда, потому что ни к чему хорошему это все равно не приведет. Да, именно так следует сделать. И он сделает. Но только не сегодня.

Он достал майонезную банку, налил туда воды, а сверху насадил тушку курицы. Посыпал солью, поперчил. Дичь сидела как-то кривовато, Ордынцев на всякий случай обвязал ее медной проволокой и отправил всю конструкцию в разогретую духовку.

Теперь главное – не заснуть, пока не будет готово, или не придет Костя с Иваном Кузьмичом.

Вспомнив о тесте, которого давно не видел, Ордынцев сделал себе еще кофейку, покрепче, и взялся за чертежи Михальчука.

Было заметно, что дядя Миша Самоделкин отнесся к заданию очень серьезно. Первые варианты конструкции были остроумны, но несколько абстрактны, а на следующих ясно просматривалось, что Михальчук изучал анатомию, как минимум смотрел картинки в учебнике, которые для него представлялись тоже чем-то вроде чертежей. Каждый последующий вариант был лучше приспособлен для работы в тканях.

Владимир вздохнул. Все-таки уникальный ум был у дяди Миши, а жизнь сложилась так, что не удалось его использовать на полную силу. Гению досталась судьба простого человека, ни великого открытия не случилось, ни мирового признания. Вот разве что конструкция останется, и если все получится, то необходимо как-то узаконить вклад Михальчука. У кого спросить, как это сделать? На кафедре? Там люди, наоборот, озабочены, как бы приписать себе все заслуги, а коллегу бортануть.

Выбрав самый удачный вариант, Ордынцев отложил его, чтобы отдать Ивану Кузьмичу для воплощения в реальность, но неожиданно для себя решил перестраховаться. Просто на всякий случай.

В нижнем ящике письменного стола лежала калька, еще Санина, на которую она перерисовывала выкройки из «Бурды», и Ордынцев сам удивился, почему он так четко помнит об этой кальке, хотя в нижний ящик заглядывает раз в году, а то и реже.

После смерти жены ему сказали убрать ее вещи, чтобы не травмировать Костю, и он послушался, но все равно Саня не покидала этот дом. Ордынцев пил чай из ее любимой кружки – белой, с голубым фрегатом, золотым ободком и маленьким сколом на ручке. На комоде до сих пор стоял флакон ее духов, непритязательной «Горной фиалки», и порой в хорошие дни можно было уловить аромат и представить, что Саня совсем рядом.

В шкафу вперемешку с книгами стояли тетради ее конспектов, и иногда Ордынцев доставал какой-нибудь, листал и улыбался, увидев на полях нарисованную кошку или геометрический узор.

Он разговаривал с ней, точнее, ложась в кровать, закрывал глаза и представлял, как будто она жива и рядом, а он рассказывает ей новости дня. Выпадали дни, когда утром, на грани пробуждения, удавалось несколько секунд не помнить, что Сани больше нет. Однажды Костя решил в воскресенье порадовать отца завтраком, и Ордынцев сквозь сон слушал звон посуды и другие уютные кухонные звуки и думал, что там хлопочет жена, а ее болезнь и смерть были всего лишь дурным сном.

Маленьким Костя был копией отца, а теперь стали в нем проявляться и Санины черты, Ордынцев узнавал ее взгляд, улыбку…

Кажется, в Библии сказано, что муж и жена плоть едина, и Ордынцев чувствовал, что это действительно так и есть. Они с Саней так тесно переплелись, что после смерти она будто просто переселилась к нему под кожу, и он не горевал по ней так, как должно, наверное, быть.

Все восхищались его стойкостью и считали, будто он «держится молодцом» ради Костика и Ивана Кузьмича, который действительно был очень плох, долго лежал в больнице в предынфарктном состоянии, и только сознание, что он необходим внуку, заставило его вернуться к жизни.

А сам Ордынцев ничего такого особенного не преодолевал. Работал, как прежде, возился с сыном, гонял в больницу к тестю со странным чувством, что просто исполняет Санины поручения.

Вот и сейчас, раскладывая кусок оргстекла на двух стульях и устанавливая под них лампу, он представлял, как рассказывает жене о своих научных планах, а она шутит и язвит в своей едкой манере, немножко обидно, но очень смешно.

Установив свет, он расстелил чертеж, сверху положил кальку и принялся обводить линии карандашом. Выходило не так чтобы идеально ровно, но Ордынцеву, слабо представлявшему себе суть работы токаря, казалось, что сойдет. Размеры указаны, и, в конце концов, на этом этапе главное – ухватить общую идею, до окончательного варианта еще далеко.

Работа увлекла, он стал напевать себе под нос и не заметил, как пришли Костя с Иваном Кузьмичем.

– О, курица! – с порога завопил сын. – Суперски! Дед, а ты останешься? Ну пожалуйста!

– Да, Иван Кузьмич, поужинайте с нами, – крикнул Ордынцев из комнаты, потому что боялся, если отпустит чертеж, то он сдвинется и все придется начинать сначала, – сейчас дорисую и накрою на стол.

– Да занимайся уж.

– Дед, а картошечки?

– Всенепременно.

Ордынцев засмеялся, услышав, как в кухне по-хозяйски застучали крышки. Вот человек, подумал он с завистью, любое дело в руках спорится.