Книга Одного человека достаточно, страница 12 – Эльс Бэйртен

Мать вздохнула.

– Я захвачу ее одежду.

– Нет времени, – сказал доктор Франссен. – Надо ехать прямо сейчас.

Но она уже развернулась и начала подниматься по лестнице.

Снаружи было темно, хоть глаз выколи. Доктор Франссен бережно уложил Миа на заднее сиденье. Накрыл ее одеялом. Мать залезла в машину. Для меня места не осталось.

– Я хочу с вами, – сказала я.

– Ты не едешь, – ответила наша мать.

Ее голос прозвучал слишком легко. Словно она собиралась на танцы и знала заранее, что все мужчины позовут ее танцевать.

– Мы о ней позаботимся, Жюльетта. А ты пока помолись.

– Помолиться?!

Я затрясла головой. За последнее время я уже достаточно молилась обо всех возможных несчастьях, что могут выпасть на долю человека.

– Делай, как я говорю, – сказала она. – Увидишь, это поможет.

Они уехали, я смотрела им вслед.

Ну хорошо. Я сделаю, как она сказала. Но я не собиралась просто сидеть на стуле и читать молитвы Розария до их возвращения. Я должна была придумать что-то более серьезное.

Я не спала всю ночь. С первым лучом солнца я встала, умылась, сделала пару бутербродов, засунула их в рюкзак. Надела куртку, зашнуровала ботинки и закрыла за собой дверь. Вскоре я уже стояла в пекарне.

Сегодня мне нужно в Схерпенхейфел ^[10], сказала я жене пекаря, но завтра я приду, во сколько она скажет, и останусь, до скольких она скажет. Она ответила, что разрешает мне уйти и что мне нужно сообщить брату. Может быть, он пойдет со мной?

Луи знал, что наша Миа больна. Когда он в прошлый раз приходил за хлебом, я с этого начала. Неужели он не видел, что мы с матерью вконец отчаялись? Не надо носиться вокруг нее, был его ответ, будьте с ней построже и увидите: на следующий день она вылечится. Я была готова швырнуть хлеб ему в лицо. Ну зайди как-нибудь, покажи нам, как надо, сказала я сердито. Он стоял с деньгами в руках и смотрел на меня с улыбкой, вполоборота, готовый уйти. Мысли его были больше не с нами, а с Розой, вот и все. Но ты можешь быть влюблен хоть по уши, про семью нельзя забывать. У него было достаточно здравомыслия, чтобы знать, кому он нужнее, а я не собиралась его попрекать. Он был сам по себе, я тоже.

И теперь я должна ему рассказать, что иду в Схерпенхейфел? Мне не нужно, чтобы он шел со мной. Но Миа и его сестра тоже. Пять минут спустя я позвонила в его дверь. Он открыл мне в куртке, в руке сумка с книгами. Он широко улыбнулся.

– Зашла меня поздравить? А кто тебе рассказал? А, ты же еще не знаешь. Я сделал ей предложение, Жюльетта. Предложение. Розе, да-да. Кому же еще? Ты странно на меня смотришь, ты за меня не рада?

Он улыбнулся еще шире.

– Не переживай, твое время еще придет.

Мое время было занято надолго.

– Она в больнице.

Он изменился в лице.

– Кто, Миа? Что с ней?

Я пожала плечами. Показала ему свой рюкзак.

– Я пойду в Схерпенхейфел.

– Какого черта ты там забыла?

– А как ты думаешь, – сказала я.

Он покачал головой.

– Имей больше веры, Жюльетта. Врачи теперь на многое способны. Они сделают все, чтобы помочь Миа поправиться.

– Ты не видел, как серьезно она больна. Да и как ты мог, у тебя не было на это времени.

Слезы подступали к глазам, но он их не увидит.

Он вздохнул.

– Если ты так этого хочешь, я пойду с тобой.

– Я пойду одна.

– Но…

– Я сказала, одна.

Я увидела, как он смотрит на мои ноги.

– Но не в этих же ботинках?

– Других у меня нет.

Он стоял и держался за ручку двери, готовый ее закрыть. Словно чужой человек. Если бы это был наш Луи, он бы сказал: пошли, Жюльетта, иди за мной, я знаю дорогу. И я бы пошла за ним, потому что я дорогу не знала.

Я вышла из деревни.

До Схерпенхейфела было тридцать километров, то есть надо рассчитывать на восемь часов пути вместе с отдыхом, так сказала жена пекаря.

И еще обратно, сказала я.

Она покачала головой. Паломничество – это путь в одну сторону, Жюльетта. Добраться туда и так сложно. Постоять на мессе в базилике, зажечь свечку, а потом на автобусе домой. Все так делают.

Того, что делают все, недостаточно.

Она опять покачала головой. Не жди чуда от небес.

И все же, сказала я.

Когда я вышла из деревни, начался дождь. И он продолжал идти. Я натянула капюшон и пошла по указателям, сперва на Дист, потом на Схерпенхейфел. Туфли намокли, и вскоре ноги превратились в ледяные гири. И на этих гирях я шла дальше, теряя представление о времени и о чуде, а потом я сама стала чудом, потому что мои ноги продолжали идти, даже когда у меня не осталось стоп. И они продолжали идти, потому что под ними была дорога, и она лежала впереди. Пока впереди была дорога, Миа оставалась жива.

В десяти метрах от базилики меня остановила полиция. Я сбежала из дома?

Нет, это ради нашей Миа, сказала я, ради ее выздоровления.

В такую погоду даже собак из дома не выпускают, сказали они.

Значит, это точно поможет.

Обязательно поможет, закивали они, а потом завернули меня в одеяло, вытерли досуха и налили мне обжигающего кофе. Я дошла, сказали они. Этого более чем достаточно.

Теперь мне нужно идти обратно, хотела я сказать, но зубы слишком сильно стучали из-за холода и дождя.

Ну уж нет, сказали они. Паломничество – это всегда путь в одну сторону.

Свечка, – промямлила я.

Она уже горит, сказала они. Все будет хорошо.

Они отвезут меня домой.

Потребовалось время, чтобы развязать шнурки, так сильно они разбухли от дождя. Я напихала газету в ботинки и поставила их сушиться на коврик. Аккуратно стянула гольфы. Было больно. Понятно почему: ноги были все в мозолях, некоторые из них уже лопнули. Я стерла кровь и сукровицу и продезинфицировала раны.

Прошел час, а матери все еще не было дома. Я встала на пороге, глядя на улицу. Дождь кончился. И в эту секунду, словно свидетельство о чуде, вдалеке показалась радуга. Она заиграла всеми красками почти у меня перед носом. Небеса наконец-то решили вступить в игру.